Начавшееся при Михаиле Федоровиче исправление церковных книг, безуспешные прения о вере с лютеранами в Москве по поводу сватовства принца Вальдемара и ясно обнаруженное при сем превосходство южноруссов в деле образования побуждали лучших московских людей все более и более обращаться к киевской книжной словесности и киевским ученым. При московском дворе уже с самого начала Алексеева царствования образовался кружок ревнителей просвещения из духовных и светских лиц; из духовных к нему принадлежали патриарх Иосиф и царский духовник Стефан Вонифатьев, а из светских сам Алексей Михайлович и любимый его постельничий Федор Михайлович Ртищев; сему кружку сочувствовал и боярин-временщик Борис Иванович Морозов; к нему же примкнул и будущий патриарх Никон. Из книг, напечатанных в это время, наибольшую известность приобрела так называемая «Книга о вере», сочиненная игумном киевского Михайловского монастыря Нафанаилом против униатов (в 1644 г.), переведенная теперь с белорусского на великорусское наречие и изданная попечением Стефана Вонифатьева. Убедясь в неудовлетворительности старых славянских переводов, кружок ревнителей пришел к мысли вновь перевести Библию с греческого языка на славянский. Для этого дела Алексей Михайлович обратился в Киев к митрополиту Сильвестру Коссову с просьбой прислать в Москву нескольких известных ученых. Митрополит исполнил просьбу. В 1649 и 1650 годах в Москву прибыли такие ученые знатоки греческого и латинского языков, как Епифаний Славинецкий, инок Киево-Братского монастыря, и Дамаскин Птицкий, инок Киево-Печерской лавры.
Около того же времени Федор Ртищев, движимый жаждой просвещения, с благословения патриарха Иосифа устроил на собственные средства монастырь-школу недалеко от Москвы, близ церкви Андрея Стратилата и поселил здесь до тридцати иноков, вызванных из разных малороссийских монастырей для того, чтобы они обучали желающих греческой и славянской грамматике, риторике и философии, а также принимали бы участие в исправлении книг. Сам Ртищев, по словам его жития, днем отправлял царскую службу, а вечера до глубокой ночи проводил в своем Андреевском монастыре, учась греческой грамоте или беседуя с учеными старцами. Между молодыми людьми нашлось немало охотников учиться в сем монастыре; а некоторые, поощряемые Морозовым и Ртищевым, отправлялись в самый Киев, чтобы там доучиваться латинскому языку. Но эти образовательные стремления не обошлись без толков и подозрений со стороны некоторых ревнителей русского благочестия, опасавшихся еретической заразы от знакомства с греческой и латинской грамотой. Даже про Б.И. Морозова такие ревнители говорили, что он только для виду держит при себе отца духовного, а сам жалует киевлян и вместе с ними уклонился к ересям. Распространение латинствующей унии и польского влияния в Западной Руси, естественно, подвергало сомнению чистоту православия киевского духовенства в глазах многих москвичей. Но такого же сомнения не избежало у нас и самое греческое духовенство.