История России: конец или новое начало?

Но личностные ресурсы функционера-аппаратчика были так же ограничены, как и мобилизационные ресурсы создавшей его военно-приказной системы. Она была пригодна для того, чтобы осуществить индустриальный рывок, т.е. построить новые предприятия и оснастить их закупленным за рубежом оборудованием. Она была пригодна и для того, чтобы провести коллективизацию и выкачивать ресурсы из закрепощенной деревни. Но она оказалась совершенно неприспособленной для обеспечения эффективной работы уже построенных предприятий и колхозных хозяйств, что выявилось со всей очевидностью уже в предвоенные годы: «победа социализма» сопровождалась хозяйственной стагнацией. Испытание войной система тем не менее выдержала⁷⁸. Однако после войны снова обнаружилось, что испытания миром⁷⁹ она выдержать не в состоянии.

Демилитаризация жизненного уклада при Хрущеве стала ответом и на этот вызов. Но она не могла не сопровождаться и появлением спроса на иной личностный ресурс и изменением способов его мобилизации. Освободив коммунистическую элиту от страха перед произволом, Хрущев осуществил и частичную идеологическую легитимацию ее частных интересов: вместо подчинения интересу общему теперь предполагалось их «правильное сочетание»⁸⁰ с ним, хотя и при сохранении его приоритета. Формально эти коррекции касались не только элиты и даже не столько ее; они относились к «трудящимся» в целом. Но реально они распространялись и на нее. Такого рода под-

⁷⁸ Не в последнюю очередь жизнеспособность сталинской хозяйственной системы в годы войны была обусловлена тем, что в то время система отошла о жесткой централизации, предоставив значительную самостоятельность отдельным управленческим звеньям и предприятиям. Парадоксальным образом именно война заставила осуществить либерализацию военно-приказной модели экономики – разумеется, оставаясь в границах данной модели. См. об этом: Лацис О. Знать свой маневр. М., 1988. С. 432-470.

⁷⁹ О вызове миром, т.е. отсутствием угрозы большой войны, как новой исторической проблеме позднесоветского и постсоветского периода см.: Клямкин И.М. Россия столкнулась с совершенно новым для ее историческим вызовом – отсутствием угрозы большой войны // Десять лет после августа: Предпосылки, итоги и перспективы российской трансформации. М., 2002; Он же. История России: Конец или новое начало? // Ведомости. Тюмень, 2004. Вып. 25.

⁸⁰ Пленум Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, 19-23 ноября 1962 г.: Стенографический отчет. М., 1963. С. 68. На необходимость «сочетать личные и общественные интересы» указывалось и в принятой при Хрущеве новой программе КПСС (см.: Программа Коммунистической партии Советского Союза. М., 1967. С. 15).

вижки должны были стимулировать правящий слой служить общему интересу не за страх, а за совесть, т.е. еще лучше и «беззаветнее», чем при Сталине. Однако этого-то как раз и не получалось.

Хрущев исходил из того, что главной управленческой фигурой должен оставаться функционер-организатор, но – не аппаратно-бюрократического типа, а организатор-специалист в той области жизнедеятельности, которой он руководит, не лишенный самостоятельности и идеалистично-творческого начала. Он и себя самого считал таким, и его бесконечные реорганизации – отражение его веры в организацию и творчество организаторов. Но Хрущев не отдавал себе отчет в том, что его планы не сочетаемы с тем пониманием творчества и тем представлением о допустимой в нем свободе, которое культивировалось советским социализмом.

Природа последнего предполагала выталкивание сознания и мышления в некую промежуточную зону между полюсами культуры – традиционалистской архаикой с ее тяготением к статичной устойчивости и модернистским универсализмом с его ориентацией на общественную динамику и критичным пафосом по отношению к любой реальности. Но между этими полюсами оставалось лишь пространство для «серого творчества» с ограниченной реализацией личностных ресурсов и проблематичной продуктивностью⁸¹. При завышенных же ожиданиях от такого творчества и вере в его безграничные возможности, свойственной Хрущеву, оно могло обернуться лишь деструктивным организаторским «волюнтаризмом» лидера и дезорганизацией властной элиты.

Не отдавал себе Хрущев отчета и в том, что тип «организатора масс» соответствует лишь экстенсивной модели хозяйствования в индустриализирующемся по социалистическому проекту обществе и для интенсивной экономики не пригоден. Даже если он будет не просто организатором, но одновременно и высококвалифицированным специалистом, «знающим дело», чего Хрущев добивался и ради чего не в последнюю очередь и разделил партийные комитеты на промышленные и сельские. Но замена аппаратчиков сталинской выучки, у которых он нужных качеств не обнаруживал, новыми людьми ожидаемых результатов не приносила. Переоценка потенциала «серого творчества» обернулась кризисом советской кадровой парадигмы. Мобилизация личностных ресурсов во властных структурах становилась для Хрущева неразрешимой проблемой.