История России. Полный курс в одной книге

Столь же бурно обсуждали и нижние части памятника — кого туда включать, а кого не включать. В нижней части памятника располагались 109 самых знаменитых людей, прославивших Россию, условно они были разбиты на четыре градации — просветители, государственные деятели, воины и герои, писатели и художники. Эта идея очень понравилась самому императору, который боялся, что изобразят одних монархов. В этом соединении русского народа он видел необходимую стране сплоченность и соборность. Достойными изображения оказались самые разные люди — Хмельницкий, Сусанин, Дмитрий Донской, Сперанский, Ермак, Жуковский, Пушкин, Ломоносов, Александр Первый, Екатерина Великая, переводчик Гнедич… Изображены были не только великороссы, но и видные деятели из малых народов. А основной, центральный ярус состоял из шести скульптурных групп, знаменующих шесть эпох русской истории, в каждой группе свой ведущий самодержец — Рюрик, основатель государства, Владимир Святой, основоположник православия, Дмитрий Донской, освободитель от ига, Иван Третий, основатель самодержавного царства, Михаил Романов, восстановитель единодержавия, Петр Великий, основатель империи. Вся эта перегруженная деталями скульптура и была открыта торжественно императором Александром Вторым, считавшим, что с его реформы 1861 года начинается такая же новая эпоха, что и при Рюрике. Недаром по этому случаю была выпущена медаль, где были изображены Александр и Рюрик. А в брошюре, выпущенной по случаю торжества специально для народа, были такие слова: «19-го февраля 1861 года последовало освобождение крестьян — вот подвиг, за который век будет молить Бога Русская земля за Государя своего Александра II. Избавились мы от рабства татарам, отбились от иноземцев, теперь избавились и от домашнего рабства. Кончен расчет с прежним тысячелетием, в которое боролись мы за свободу свою с врагами внешними и внутренними. Добилась Русская земля своей свободы, и в новую жизнь вступает она с новым тысячелетием. Вперед же, братцы, в новую жизнь, на новые мирные гражданские подвиги!»

В этой замечательной брошюре специально для народа же объяснялась роль Господина Великого Новгорода (цитирую по Майоровой): «С тех пор как великие князья переехали на житье в Киев, Новгород стал управляться сам собою… Вече выбирало князей и прогоняло их, если народ был ими недоволен; словом, все, что ни делалось в Новгороде, делалось по воле мира… мир и согласие были в Новгородской земле, и грозен был Новгород для врагов своих». Поскольку во времена монгольского ига Новгород оставался свободным, то, как писал автор брошюры, «только в этом уголку уцелела вольная, независимая Русь, грозно каравшая врагов своих». Только в Новгороде уцелело и «древнее право»: «Правда в суде и выборное начальство не давали сильным и богатым обижать слабых. По воле народа на вечах шло все управление стороною».

В середине 19 века бояться вечевого уклада древнего Новгорода было смешно, так что на памятник попала даже сама противница Москвы Марфа Борецкая, правда, ее изобразили после поражения — с опущенной головой и руками, в слезах, с разбитым вечевым колоколом. В назидание что ли для того же народа, чтоб знал, как поступают с теми, кто не хочет, чтоб тело государства крепло? Нет, идея была совсем иной: связать эпохи, примирить державников и оппозиционеров, чтобы снова восторжествовал дух соборности. По сути, как это ни забавно, даже памятник многие воспринимали как очертания вечевого колокола, хотя его автор Микешин имел сначала в виду шапку Мономаха, желающие даже видели вверху, там где крест, «колокольное ушко». Реформа Александра как бы должна была примирить вечевое, то есть народное, начало и власть самодержца. По случаю праздника эти вечевые начала поминались постоянно. «Тот первый русский царь (Иван Васильевич, губитель Новгорода. — Авт.), — писал режиссер новгородского спектакля Валуев, — который носит историческое наименование собирателя Русской земли и в свое царствие сломил стародавние новгородские вольности, не предвидел, что именно в Новгороде должно было состояться празднование Тысячелетия Русской державы». Ясно, если бы предвидел, то не уничтожил бы город и его горожан. Это была такая странная нота примирения с прошлыми мерзостями самодержавия обещанием счастливого будущего без крепостного рабства.

Между тем все это грандиозное торжество шло под жестким контролем полиции, в толпе ликующего народа, без которой праздник терял бы всяческий смысл, сновали шпики и вслушивались в разговоры собравшихся граждан — вдруг будет какое вольнодумство? Вдруг кто-то захочет царя… да, место и время очень удобные! Нет, праздник прошел без эксцессов. Даже новгородское дворянство, по поводу которого так волновался Валуев перед праздником, не помнило о вольностях своего города, оно упивалось приездом царя. Да и кому было помнить? Разве что изображенной на монументе Марфе Борецкой. Но она была неживая и на царя совсем не глядела. Она глядела на колокол. Он был разбит.