История России с древнейших времен. Том 11. Продолжение царствования Алексея Михайловича 1645–1676 гг

Никон молчал; стали опять читать письмо. Когда дошли до того места, где говорилось, что царь начал вступаться в патриаршеские дела, то Алексей Михайлович сказал патриархам: «Допросите. в какие архиерейские дела я вступаюсь?» «Что я писал, того не помню», – отвечал Никон. Продолжали читать: «Оставил патриаршество вследствие государева гнева». «Допросите, – прервал царь, – какой гнев и обида?» Никон: «На Хитрово не дал обороны, в церковь ходить перестал; ушел я сам собою, патриаршества не отрекался, государев гнев объявлен небу и земле, кроме сакоса и митры, с собою не взял ничего». Патриархи: «Хотя б Богдан Матвеевич человека твоего и зашиб, то тебе можно бы терпеть и последовать Иоанну Милостивому, как он от раба терпел; а если б государев гнев на тебя и был, то тебе следовало об этом посоветоваться с архиереями и к великому государю посылать, бить челом о прощении, а не сердиться». Тут послышался голос Хитрово, ободренного словами патриархов. «Во время стола я царский чин исполнял, – начал Богдан Матвеевич, – в это время пришел патриархов человек и учинил мятеж, и я его зашиб не знаючи, и в том у Никона-патриарха просил прощения, и он меня простил». Раздались голоса с обеих сторон, с архиерейской и боярской: «От великого государя Никону-патриарху обиды никакой не было, пошел он не от обиды, с сердца». «Когда он снимал панагию и ризы, – говорили архиереи, – то говорил: „Аще помыслю в патриархи, анафема да буду“, панагию и посох оставил, взял клюку, а про государев гнев ничего не говорил; как поехал в Воскресенский монастырь, то за ним повезли его люди много сундуков с имением, да к нему же отослано из патриаршей казны денег 2000 рублей». Патриархи: «Ты отрекся от архиерейства: снимая митру и омофор, говорил: недостоин». Никон: «В отречении лжесвидетельствуют, если б я вовсе отрекся, то архиерейской одежды с собою не взял бы».

Дочли в письме до выходки Никона против Уложения. «К этой книге, – сказал царь, – приложили руки патриарх Иосиф и весь освященный собор, и твоя рука приложена: для чего ты, как был на патриаршестве, эту книгу не исправил и кто тебя за эту книгу хотел убить?» «Я руку приложил поневоле», – отвечал Никон. Дочли до рассказа о приезде князя Одоевского и Паисия Лигарида в Воскресенский монастырь. «Митрополит и князь, – сказал царь, – посланы были выговаривать ему его неправды, что писал ко мне со многим бесчестьем и с клятвою, мои грамоты клал под Евангелие: позорил он газского митрополита, а тот свидетельствован отцом духовным, и ставленная грамота у него есть». Никон: «Я за обидящего молился, а не клял; газскому митрополиту по правилам служить не следует, потому что епархию свою оставил и живет в Москве долгое время: слышал я от дьякона Агафангела, что он иерусалимским патриархом отлучен и проклят: у меня много таких мужиков; мне говорил боярин князь Никита Иванович государевым словом, что Иван Сытин хочет меня зарезать». Одоевский: «Таких речей я не говаривал, а Никон мне говорил: „Если хотите меня зарезать, то велите“ – и грудь обнажал». Патриарх Макарий: «Митрополит газский в дьяконы и попы ставлен в Иерусалиме, а не в Риме, я про это подлинно знаю». Алмаз Иванов: «Когда Никон, по вестям о неприятеле, приезжал в Москву, то мне говорил, что от престола своего отрекся». Никон: «Никогда не говорил».

Когда прочли в грамоте, что царь посылал к патриархам многие дары, то Алексей Михайлович, обратясь к Никону, сказал: «Я никаких даров не посылывал, писал, чтоб пришли в Москву для умирения церкви; а ты посылал к ним с грамотами племянника своего и дал черкашенину много золотых». Никон: «Я черкашенину не давал, а дал племяннику на дорогу».

Читали о Зюзине, о его ссылке, о смерти жены его с горя. Царь: «Зюзин достоин был за свое дело смертной казни, потому что призывал Никона в Москву без моего повеления и учинил многую смуту, а жена умерла от Никона, потому что он выдал мужа ее, показав его письмо». Никон: «Я письма Зюзина прислал к великому государю, оправдывая себя, что приезжал по письмам, а не сам собою». Царь поднес патриархам зюзинское дело и говорил: «Никон приходил в Москву никем не званный и из соборной церкви увез было Петра-митрополита посох, а ребята его отрясали прах от ног своих: и то он какое добро учинил? и ребята его какие учители, что так учинили?» «Ребята прах от ног своих как отрясали, того я не видал, – отвечал Никон, – а как приезжали за посохом в Чернево, то меня томили, а иных хотели побить до смерти». «До смерти побивать никого не было велено, и не биты», – возразил царь.