История России с древнейших времен (Том 8)

Но упомянутые грамоты Долгорукого и старцев не дошли в Москву; Голохвастов остался воеводою до конца осады и не обнаружил попытки к измене; сто человек верных не были присланы из Москвы, и дело осталось неразведанным, вследствие чего и нам теперь трудно обвинить Голохвастова, ибо прямое обвинение Палицына ослабляется молчанием врагов Голохвастова и самым характером палицынского повествования, мало внушающим доверия. Трудно также обвинить решительно и Девочкина, потому что собственному признанию, вынужденному пыткою, верить нельзя; двое соучастников казначея, Гриша Брюшина и Худяк, умерли, не объяснив ничего. Рассказывают, что Девочкин сам открыл свои замыслы Гурию Шишкину, но опять характер этого Гурия накидывает подозрение на справедливость его доноса. Видно, что Шишкин был клеврет Палицына; так, он пишет последнему в Москву: "Государю келарю старцу Авраамию, великого твоего жалованья вскормленник и богомолец чернец Гурий Шишкин". Из этой же грамоты видно, что Гурий, обвиняя казначея Кочергина и старцев в расхищении монастырской казны, добивался сам казначейского места, которое хотел получить чрез Палицына и Шуйского, мимо старцев, врагов своих, просил, чтобы грамота о его назначении в должность была прислана на имя Долгорукого, тайно от старцев. Мы не раз упоминали о грамоте к Шуйскому, написанной от имени некоторых троицких старцев с доносом на Голохвастова, архимандрита и соборных старцев. Но эта грамота также подозрительна: она написана от имени нескольких старцев или, лучше сказать всех: "Царю государю и великому князю Василью Ивановичу всея Руси, твоего государева богомолья, живоначальные Троицы Сергиева монастыря священницы и братия бога молят и челом бьют". Но в конце грамоты читаем следующее: "Да в монастыре смута большая от королевы (ливонской) старицы Марфы: тебя, государь, поносит праздными словами, а вора называет прямым царем и себе братом; вмещает давно то смутное дело в черных людей. А как воры сперва пришли в монастырь, то на первый вылазке казначей отпустил к вору монастырского детину Оську Селевина с своими воровскими грамотами, что он монастырем промышляет, хочет сдать, а та королева с тем же детиною послала свои воровские грамоты, что промышляет с казначеем заодно, писала к вору, называя его братом, и литовским панам, Сапеге с товарищами, писала челобитье: спасибо вам, что вы вступились за брата моего, московского государя царя Димитрия Ивановича; также писала в большие таборы к пану Рожинскому с товарищи. А к Иосифу Девочкину посылает по вся дни с пирогами, блинами и с другими разными приспехами и с оловяниками, а меды берет с твоих царских обиходов, с троицкого погреба; и люди королевины живут у него безвыходно и топят на него бани еженедельно, по ночам. И я, богомолец твой, королеве о том говорил, что она к твоему государеву изменнику по вся дни с питьем и едою посылает, и королева за это положила на меня ненависть и пишет к тебе, государю, на меня ложно, будто бы я ее бесчестил, и тебе бы, государю, пожаловать, о том свой царский указ учинить, чтоб от ее безумия святому месту какая опасность не учинилась". Странно, как вдруг братия Троицкого монастыря превратилась в одного богомольца! Кто же этот богомолец? Отгадать нетрудно: прежде в той же грамоте говорится, что на них, старцев, или на него, богомольца, архимандрит и соборные старцы положили ненависть за донос на Девочкина; но мы знаем, что доносчиком был Гурий Шишкин. Таким образом, обвинители Девочкина и Голохвастова, сами действуя нечисто, лишают себя доверенности.