На эту, уже последнюю измену склонил ее опять Крымский хан, но уже не Саип-Гирей, недавно умерший, а племянник его, Девлет-Гирей. Он обещал Турецкому султану, начинавшему бояться могущества России, спасти Казань и поддержать прежнюю славу Татарского царства. Сделав Казанским царем Астраханского царевича Едигера, Девлет-Гирей отправил его туда, а сам, зная, что Иоанн занят теперь одной Казанью и что даже большая часть казаков находится там у него на службе, вздумал напасть на Русские области.
Но благоразумие, храбрость и более всего вера Иоанна спасли Россию. Надеясь на Бога, помогающего справедливости, он принял сам начальство над войском, несмотря на слезы царицы Анастасии и всего народа, которые умоляли его беречь свою драгоценную жизнь и остаться в Москве. Утешая плачущих и обнимая свою нежную супругу, он показал такую твердость, какой нельзя было ожидать от молодого царя. Смотря на его веселое, мужественное лицо, все и даже самые слабые люди ободрялись и с надеждой прощались с ним 16 июня 1552 года.
Эта надежда была ненапрасна: не прошло и месяца, как Крымский хан бежал из России скорее, чем пришел туда, а победитель его отправился в поход на Казанцев. Однако покорение этого мятежного народа дорого стоило Русским, несмотря на то, что они имели гораздо больше познаний в военном искусстве, чем Казанцы. Здесь первый раз в нашей истории говорится о подкопах, с помощью которых Русские взрывали Казанские стены и башни, и которые помогли им, наконец, ворваться в город и одержать полную победу.
Предки наши очень гордились этой победой и имели на то полное право, потому что Казанцы, решившись скорее умереть, чем покориться, сражались так отчаянно, что осада Казани, несмотря на все убеждения Иоанна Васильевича, на все мирные предложения его, продолжалась с августа до 1 октября. В этот день был предпринят решительный приступ, взорвано несколько новых подкопов, и после геройства, почти невероятного с обеих сторон, гордая Казань, наконец, сдалась Русскому войску, которым командовал знаменитый князь Воротынский, и назвала государем своим Иоанна Васильевича.
Но жители ее прежде чем, решились на это, сделали все, что только подавало им малейшую надежду на спасение своего царства: они поджигали свои дома, сражались даже посреди города, на улицах, и, наконец, царь их, Едигер, с остальными Казанцами еще около часа защищался в укрепленном царском дворце. Но храбрость Русских победила все. Не гордясь своей победой, они приписывали ее святой помощи Бога, и благочестивый государь, войдя в пылавший город, прежде всего принес благодарность своему небесному помощнику и, отслужив молебен у главных городских ворот, называвшихся Царскими, поставил на этом месте крест и назначил быть там первой христианской церкви. Тут же после молебна представили ему бывшего Казанского царя, Едигера. Иоанн принял его с кротостью и, видя, что он раскаивается в своем упрямстве и желает креститься в христианскую веру, не упрекал его ни в чем. Впрочем, молодой государь был так счастлив своей славной победой, так радовался покорению знаменитого царства, так утешался мыслью, что подданные его навсегда избавились от жестоких нападений Казанцев, что ему не хотелось ни на кого сердиться: он был ласков со всеми, благодарил за храбрость и знатных воевод, и простых воинов, утешал раненых, плакал об убитых, заботился даже о врагах, хвалил их мужество и так обходился с побежденными, что разбежавшиеся жители Казани на другой же день возвратились в дома свои и стали его верными подданными.
Наведя новый порядок в Казани, сделав наместником ее князя Александра Горбатого-Шуйского, а товарищем его князя Серебряного и оставив у них около 5000 войска, Иоанн Васильевич отправился 11 октября в Москву. Нельзя описать, с какой радостью встречали его по всей дороге! Молодой двадцатидвухлетний победитель жестокого и отчаянно храброго народа, 115 лет разорявшего Россию, казался всем человеком неземным, казался ангелом, посланным Богом вознести наше Отечество выше других государств! Мы в настоящее время никак не можем понять всей радости, которую чувствовали наши предки, услышав о победе Иоанна! Это был какой-то неизъяснимый восторг, о котором все историки говорят, как поэты.