Новые ужасы начались вместе с новым порядком в правлении и особенно вместе со страшной опричниной! В нее были выбраны молодые люди, отличные не достоинствами, а удальством и дерзкой готовностью на все. Царь взял с них присягу служить ему верой и правдой, доносить на изменников, не дружить с земскими, не водить с ними хлеба-соли, не знать отца и матери, знать одного государя. За такую совершенную преданность Иоанн отдал в жертву своим опричникам всю Россию: они делали все, что хотели, и были всегда правы в судах. Опричник мог без всякого страха притеснять своего соседа, а если тот пожалуется — брать пеню за бесчестье. После этого подумайте, чего только не могли делать эти своевольные телохранители немилосердного Иоанна! Их доносы на земских людей, то есть на всех, не принадлежавших к их ужасной дружине, были бесконечны, злодейства — бесчисленны, ненависть к ним всего народа — неописуема! Но они не огорчались из-за этой ненависти: чем сильнее ненавидели их, тем больше доверия имел к ним Иоанн. Он выбрал для них и достойное отличие: опричники ездили всегда с собачьими головами и с метлами, привязанными к их седлам, в знак того, что они грызут царских злодеев и метут Россию. О! Как радовались этому отличию бедные Московские жители, проходившие по улицам! По крайней мере, благодаря ему, они с первого взгляда узнавали злодеев и спешили скрыться от них, так что иногда многолюдные прежде улицы столицы были пусты, как в каком-нибудь необитаемом городе. Уныние и пустота Москвы стали еще заметнее с тех пор, как государь разлюбил ее и, не чувствуя себя в безопасности даже в своем новом, крепком дворце, жил по большей части в Александровской слободе. С того времени эта слобода стала городом и украсилась церквами, домами и каменными лавками. Царь жил в палатах, обнесенных валом и рвом; чиновники — в особенных домах. Здесь Иоанн проводил почти все время, занимаясь церковной службой: казалось, он думал успокоить молитвами свою душу. Набожность его была так велика, что дворец был похож на монастырь. Своих любимцев он называл монахами, себя — игумном; все они ходили в
В трагедии Пушкина «Борис Годунов» есть рассказ одного старца-монаха о тогдашней жизни Иоанна: