Но обратимся к послевоенному времени. Выше было показано, что большинство репрессированных тогда по политическим обвинениям людей – это осужденные (другой вопрос – обоснованно или нет) за сотрудничество с врагом, притом даже это тяжкое обвинение в крайне редких случаях приводило к смертному приговору: ведь из числа политических обвиняемых в 1946–1953 годах всего лишь 1,6 % были осуждены на смерть.
А что касается известных политических «дел» послевоенных лет, направленных против людей, занимавших более или менее высокое положение (от члена Политбюро до, скажем, члена ЕАК), их изучение дает основания сделать вывод, что в 1946–1953 годах отнюдь не было той «безличной» махины политического террора, которая обрушилась на многие сотни тысяч людей в довоенное время. Скорее уж напротив: целый ряд репрессий 1946–1953 годов были инициированы
Правда, во многих сочинениях и террор второй половины 1930-х годов целиком приписывают отдельным лицам – Сталину, Ягоде, Ежову, Кагановичу, Молотову, Жданову, Хрущеву, Маленкову и др. Однако это уместно только в отношении репрессий в самом верхнем слое; неверно, да и просто нелепо полагать, что около 2 млн. осужденных тогда по политическим обвинениям людей (из них – около 700 тыс. со смертными приговорами) были непосредственными жертвами Сталина и других отдельных лиц. Они представляли собой жертвы самого тогдашнего «климата», царившего в партии и власти (сверху и донизу), которые, в сущности, предались «самопожиранию», – что я стремился показать в первом томе этого сочинения, в главе «Загадка 1937 года».
После войны «климат» был уже совсем иным, и многое зависело теперь от сознания и поведения
Как говорилось выше, в последние годы жизни подозрительность Сталина явно приобрела маниакальный характер, что достаточно четко проявилось как раз в его отношениях с Рюминым: он поверил его доносу и высоко вознес его, затем, полтора года спустя, вообще изгнал его из ГБ, однако доносу все же продолжал верить… Нередко утверждают, что «безумие» владело Сталиным и в 1937 году, однако, если уж на то пошло, «безумие» владело тогда массой людей, – иначе бы террор захватил только тех, о ком вождь так или иначе знал лично, а не почти два миллиона человек…
Вполне вероятно, что вышеизложенное будет воспринято теми или иными читателями с недоумением либо даже возмущением. Вот, мол, нас призывают чуть ли не радоваться тому, что политический террор в послевоенное время становится менее массовым и жестоким, между тем как этот террор – при любых его масштабах и относительно малом числе смертных приговоров – все равно явление чудовищное.
Однако никуда не деться от того факта, что каждая «настоящая»
И, говоря о весьма значительном уменьшении количества политических репрессий в послевоенные годы (и тем более смертных приговоров), я предлагаю, конечно же, не «радоваться» этому, а осознать закономерную «дереволюционизацию» страны (ибо именно Революция отменила все правовые и моральные нормы, и ее идеологи – как не раз было показано выше – совершенно открыто об этом объявляли). Притом нельзя не подчеркнуть, что это уменьшение масштабов и жестокости репрессий происходило в напряженнейшей ситуации холодной войны и угрозы атомного нападения США, и, следовательно, перед нами закономерный ход «внутреннего» развития страны.