Настроение «Белого патриотизма» также пробивалось в русском национальном самосознании. Знаменитый поэт и бард Булат Окуджава уже в 1957 г. посвятил Евгению Евтушенко «Сентиментальный марш», который заканчивался более чем двусмысленными, хотя внешне и вполне комсомольскими словами: «Я все равно паду на той, на той далекой, на гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной». Почему «молча», почему не снимая будёновок? Так смотрят на убитого врага, а не на товарища. Намек многие поняли. Через четверть века писатель Владимир Солоухин посвящает Белому движению несколько горячих строф и, главное, связывает с ним свою судьбу:
Стихотворение кончалось словами – «не надо слёз, не надо грусти – сегодня очередь моя». Ленинградский бард, в прошлом советский офицер-подводник Кирилл Ривель был еще откровенней и связывал своего лирического героя с Белым делом накрепко – «В те года роковые, в перехлестье судеб, / когда мы – за Россию, а они – за совдеп». «На столетье бы раньше, ах что ж Ты, Господь, не спешил, / мне бы встретиться с пулей в рядах отступавших дроздовцев, / навсегда упокоясь в одной из безвестных могил». Белый патриотизм, несмотря на все старания и коммунистического официоза, и нового русского казенного – «от КГБ» – национализма, шаг за шагом овладевал вновь сердцами людей.
Среди русских историков крепло убеждение в необходимости создания новой отечественной истории XX века. Не истории государства или режима, но истории народа. Профессор исторического факультета МГУ Сергей Сергеевич Дмитриев записывал в свой дневник 13 марта 1985 г.: «Идет дело к концу XX века. Нашего века, детьми и современниками которого мы состоим. Пора, снова пора, как после декабря 1825 г., пришла пора, потребность назрела постигать, может и писать историю русского народа в XX веке. Написано много историй СССР, историй КПСС и ВКП (б). И будут такие истории писаться. Нужна
Le rouge et le noir. Extr^eme droit et nationalisme en Russie / Sous la direction de Marl`ene Laruelle. Paris: CNRS 'Editions, 2007.
5.2.17. Третья волна русской эмиграции
В самом начале 1970-х гг. Брежнев, идя на уступки США и Израилю, дал возможность покидать СССР совгражданам еврейского происхождения, полагая, что это не нанесет большего вреда режиму. Но это решение пробило первую существенную брешь в «железном занавесе». В течение двадцати лет, по мере того как границы права на выезд расширялись, им воспользовались до 250 000 человек, среди которых оказывались и люди смешанного, очень разбавленного, а иногда и вовсе нееврейского происхождения. Выезжающие, по прибытии в Вену или в Рим, выбирали себе дальнейшее следование, в Израиль или в США. Так в Нью-Йорке, на Брайтон-Бич образовался своеобразный квартал, еврейский по быту и по мирочувствию, русский по языку, к тому же довольно быстро приобретший и американские навыки. Характерным ответом на вопрос эмигрантов третьей волны, почему вы уехали, было: «Россия – это кладбище, я не желаю жить на кладбище».
Несколько позже ФРГ добилась от Брежнева разрешение на выезд этнических немцев из СССР в Германию. Вчерашние спецпоселенцы 1941 г. и их дети стали десятками тысяч выезжать из Казахстана, Алтая, Урала, Киргизии в ФРГ, так же как и евреи из России в США и Израиль, с большим трудом встраиваясь в жизнь своих преуспевающих буржуазных соплеменников. Проблемы интеграции «русских» немцев и евреев в Германии и США остаются до сего дня, и на своей исторической родине их называют «русскими», да и они сами нередко так именуют себя, по крайней мере, в первом эмигрантском поколении.