История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе

«красота богослужения привлекла русских к греческому обряду, а не византийский догматизм, чуждый непосредственному славянскому уму[299]»,

именно от Византии средневекового времени русское христианство восприняло ту основополагающую идею, что святоотческое Предание, то есть, сама традиция понимания христианства, является главным столпом православия, по важности чуть ли не опережающим само Священное Писание. Эта черта средневековой византийской культуры ярко отразилась в состоянии византийской науки, которая также понималась

«как интерпретация уже разработанной традиции, как комментарий текста и герменевтический опыт, который распространялся на все области знания[300]».

Характерной метафорой этого состояния византийской культуры является то, что даже водоснабжение Византии практически не улучшалось со времен принятия христианства:

«Проблема воды традиционно оставалась одной из серьезных и в поздневизантийское время. Новые акведуки и цистерны почти не строились с античных времен, как, например, в Фессалонике[301]».

Словом, если в мире того времени и существовало гуманистическое «веселие», вызванное не питьем горячительных напитков, а общим оптимизмом жизни, то это веселие следовало искать именно в исламе, но никак не в византийском христианстве «Темных веков» с его культом аскетизма и мученичества, усугубленным эсхатологическими ожиданиями конца света в конце первого тысячелетия христианской эры. Однако перенос более поздних представлений о гуманистическом величии византийской культуры на время принятия Киевской Русью христианства свойствен многим, в том числе и С. М. Соловьеву с его историческим идеалом «гражданственности»:

«Магометанство, кроме видимой бедности своего содержания, не могло соперничать с христианством уже по самой удаленности своей. Христианство было давно знакомо в Киеве вследствие частых сношений с Константинополем, который поражал руссов величием религии и гражданственности. Бывалцы в Константинополе после тамошних чудес с презрением должны были смотреть на бедное русское язычество и превозносить веру греческую. Речи их имели большую силу, потому что это были обыкновенно многоопытные странствователи, бывшие во многих различных странах и на востоке, и на западе, видевшие много разных вер и обычаев, и, разумеется, им нигде не могло так нравиться, как в Константинополе[302]».

Как бы то ни было, выбор христианства Владимиром и его дружиной никак нельзя мерить мерками нового времени. Мы ведем речь о совсем другой эпохе, когда, несмотря на все грандиозное величие Константинополя и Фессалоники, с ними не только могло, но и реально соперничало величие городов ислама с его колоссальными молитвенными комплексами, минаретами и мечетями в Бухаре и Самарканде, Багдаде, Самарре, Дамаске, Каире, Кайраване и Сусе, наконец, в Гренаде, Севилье и Кордове. И речь здесь не только об архитектуре средневекового ислама, хотя и сегодня ее сохранившие образцы поражают воображение величием смиренности и затейливой соразмерностью. Любой посетитель мусульманских стран того времени поразился бы «гражданственному» устройству городов с освещением улиц и общественными садами и водоемами, кипению жизни на огромных рынках, товары которых угождали своей добротностью и изысканностью вкусам всего мира, будь то пряности и душистые масла, шелковые или хлопковые ткани, одежда, непревзойденное стальное оружие, щиты, доспехи; чеканные, пряденые, расписные и инкрустированные кувшины и бытовые сосуды; изумительных, самых грациозных форм серебряные и медные лампы; изысканнейшая стеклянная, хрустальная и обливная керамическая посуда – блюда, кубки, подносы; металлические замки, упряжь самых замысловатых узоров; бронзовые фигурки; ковры; и, наконец, книги на все темы и вкусы, имеющие самое широкое хождение в народе…