История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе

В совокупности с ранее приведенными выводами автора кажется вполне естественным, что Казань была именно таможенно-военным постом, своеобразной мембраной, разграничивающей европейскую и азиатскую сферы булгарско-хазарской торговли. Здесь кончалась сфера проникновения в Поволжье арабских и среднеазиатских купцов с юга. Здесь же в основном завершалось проникновение скандинавских купцов с севера и запада Европы в Евразию. Единственными купцами, которые в силу господства иудаизма в Хазарском каганате и в силу поистине глобальных связей диаспоры в тогдашней ойкумене могли свободно проникать через эту торгово-политическую мембрану, могли быть только иудейские купцы. Только они могли проникать в Волжскую Булгарию и с северо-запада, и с юга, замыкая, таким образом, Болгар и Казань кольцом своей международной торговли. Однако южный путь чешской монеты Вацлава представляется все же сомнительным, хотя бы потому, что торговые караваны не могли безнаказанно пройти через земли воинственных мадьяр, тогда как путь через земли южных славян должен был пролегать через неспокойные земли Дунайской Болгарии и Византии, чтобы окружным путем попасть на Волгу.

Дальнейшее изучение сохранившихся документов иудейской диаспоры поможет, как мы надеемся, пролить новый свет на историческую географию Среднего Поволжья. Более того, иудейско-хазарская теория происхождения чешской монеты позволяет предположить, что древнейшая Казань находилась на маршруте торговли Булгар-Бирка-Центральная Европа на протяжения всего существования Бирки как узлового центра восточно-западной торговли между викингами и хазарами, а это значит, в течение двухсот лет, в период с 770 до 970 века нашей эры.

Это вновь показывает, что происхождение Казани как торгово-военного центра не только ограничено первой четвертью X века, но и уходит своими корнями в гораздо более далекое прошлое. Учитывая возросшую активность иудейской торговли после получения особых привилегий в Хазарской империи, мы можем предположить, что и Казань, как естественная остановка на пути западноевропейской и азиатской торговли, зародилась в каком-то качестве и раньше X века. Очевидно, что международная торговля в междуречье Волги и Камы является гораздо более древним явлением, чем возникновение Волжской Булгарии и Казани, но не более древним, чем существование и функционирование иудейской диаспоры и ее удивительной цивилизации.

Между тем, письмо иудейского кагана хазар Иосифа о могуществе его государства содержало в себе только относительную правду, поскольку уже через четыре года, в 965 году, варяжско-русская дружина князя Святослава Игоревича взяла приступом город Саркел, и Хазарский каганат перестал быть той сверхдержавой, какой являлся в течение более чем двух веков. Сам каган Иосиф, как утверждают некоторые источники, с которыми склонна согласиться и лейденская «Энциклопедия ислама», после поражения от Святослава принял ислам, как и те из его подданных, которые впоследствии полностью слились с мусульманскими народами юга России.

Но мы слишком забегаем вперед – в следующей главе нам предстоит узнать, каким образом ислам стал государственной религией Волжской Булгарии. И поможет нам в этом свидетельство очевидца и участника этого знаменательного события; свидетельство, проливающее дополнительный свет на многое из того, о чем мы уже говорили в наших беседах о северном исламе.

Странствия и страдания ибн Фадлана

За двадцать лет до того, как ал-Мас’уди взялся за свою главную книгу «Золотые луга», а именно, в апреле 922 года, на другом краю мусульманской ойкумены происходило вот что – большой торговый караван, идущий через земли тюрков-огузов из Хорезма к северным рубежам Гипербореи, сделал остановку у широкой стремнины, которую через четыре века другой прославленный арабский путешественник и географ ибн Баттута назовет «могучим полноводным потоком по имени Улу Су, или «великая река»[92]».

Это было древнее тюркское название сегодняшней реки Урал, которую арабские путешественники называли также Джайх или Яик. Река, известная греческим и евразийским купцам уже сотни лет, выглядела тем холодным апрельским днем точно такою, какой она впоследствии явилась знаменитому ибн Баттуте. Однако мало кому тогда был известен человек, стоящий теперь на ее берегу и в священном страхе наблюдающий, как стремительное течение Яика, раздувшееся от таяния степных снегов, губит верблюдов, лошадей и людей, рискнувших на переправу в ту пору высокой весенней воды.

Этого человека звали Ахмад ибн Фадлан, и он был секретарем посольства, направленного правившим с 908 года по 932 год аббасидским халифом ал-Муктадиром к царю волжских булгар. Он, прибывший в эти суровые и дикие места из Багдада, самого большого и просвещенного города мира, с великолепием которого могла сравниться разве что Кордова в мусульманской Андалусии, впоследствии напишет об этой переправе в дневнике своего путешествия: