История Российской научно-популярной прессы в социально-культурном контексте

На Руси, в России весьма долго мысль составляла исключительную принадлежность духовенства, считавшего себя единственным обладателем истины. По мнению английского посланника Д. Флетчера, «епископы, лишенные всякого образования, следят с особенною заботою, чтобы образование не распространялось, боясь, чтобы их невежество и их нечестие не были обнаружены»[5]. В этом мнении иностранца отражено неприятие священнослужителями научного знания. Эта проблема до сих пор является предметом дискуссии. Архимандрит Иоанн (Экономцев), раскрывая взгляды церкви на знания, замечает: «Иногда высказывается мысль, что православие (в отличие от протестантизма) якобы являлось тормозом для формирования и развития у нас естественно-научной традиции». На самом деле это не так. Характеризуя эпоху Петра Великого, Иоанн поясняет: «Так же, как и в случае с Западной Европой, просвещение и наука нужны были Петру не сами по себе, а в прагматическом, утилитарном, сиюминутном преломлении»[6]. Этот основной тезис церковников о том, зачем власти и народу нужны знания и наука, варьируется в их трудах по-разному.

Второй период, переходный, открывается эпохой Петра Великого; он длился полтора века (1700–1850), когда происходило фактическое обособление светского научного знания от религиозного. Здесь можно вспомнить деятельность одного из сподвижников Петра Якова Брюса, работавшего в 1698 г. в лаборатории известного английского ученого И. Ньютона и написавшего «Теорию движения планет», переводившего по поручению Петра научные книги. Переведенная им работа Х. Гюйгенса «Книга мировоззрения, или Мнение о небесноземных глобусах или их украшениях», обычно называемая «Космотеорос», представляла в России «совершенно новый научный жанр». В ней «переводчик, безусловно, стремился разъяснить открытия науки Запада и сделать их понятными «читающей по буквам публике»[7].

Говоря о церковной реформе Петра Великого, протоиерей Георгий Флоровский называет ее «властным и резким опытом государственной секуляризации», который удался. В этом, по его мнению, «весь смысл, вся новизна, вся острота, вся необратимость Петровской реформы»[8]. Однако реформы Петра Великого не затрагивали религиозной мысли, не ущемляли ее. Согласно Духовному регламенту (1721), религиозная мысль оставалась только за духовенством: «…частный человек не может иметь голоса, всякое отступление его мнений от занесенных в Св. Писание “воню безбожия издает от себе”, и потому каждому христианину православного исповедания предписывается слушать от своих пастырей»[9].

На протяжении всего XVIII в. в российском обществе сохраняется доминирование религиозной мысли, но углубляется практическое разделение ее от светской, выраженное в контроле за мыслью и словом поданных. Так, императрица Елизавета Петровна 7 марта 1743 г. повелела, чтобы «все печатные книги в России, принадлежащие до церкви и церковного учения, печатались с апробацией Святейшего синода, а гражданские и прочие всякие, до церкви не принадлежащие, с апробацией Правительствующего сената». Как показала практика, в годы ее правления это достигалось с большим трудом, так как церковь не хотела выпускать светскую литературу из-под контроля. Интересная страница истории нашей культуры в этом отношении – научная и творческая деятельность М. В. Ломоносова, натолкнувшаяся на неприятие большинства церковников[10].