По словам историка начала ХХ века А.А. Корнилова: «Александр Николаевич с неудовольствием видел, что благодаря той агитации, которая по этому вопросу поднята была славянофилами и которая весьма сильно влияла тогда на общественное мнение страны и очень чутко воспринималась и за границей, он как будто представлялся обойденным и опережённым этим общественным мнением страны и уже не являлся, таким образом, в глазах Европы, истинным представителем и вождем своего народа». Впервые самодержавие стояло перед реальной опасностью – упустить инициативу в формировании внешней политики России и отдать ее обществу (подобно тому, как лишь поспешные «великие реформы» 1860-ых – 1870-ых годов позволили самодержавию удержать за собой инициативу в политике внутренней). Это, по словам А.А. Корнилова, «отразилось и на настроении самого императора Александра, который увидел себя в значительной мере вынужденным, в видах сохранения положения истинного вождя нации в глазах всего мира, более решительно действовать в защиту славян… Под влиянием общественного мнения, которое сильно было настроено в пользу войны после болгарских ужасов, император Александр всё-таки решился воевать».
И в самом деле, традиционно экспансионистская политика России на Балканах, стремление самодержавия поживиться за счет гибнущей Османской Империи и ослабить недовольство государством внутри страны, требовали военного вмешательства. Александр II из дипломатических соображений не одобрил план взятия Константинополя, официально дал гарантии Британской империи в том, что русские войска не войдут во «Второй Рим» и публично заявил: «Никакие присоединения земель Турции не входят в политику России». (Разумеется, государь лукавил. Когда главнокомандующий русской армией явился к императору за инструкциями перед началом войны, он услышал единственное слово: «Константинополь»).
Однако Александр II медлил: он осознавал, что казна России совершенно пуста (и что война будет для неё непосильным бременем), что Черноморский флот всё ещё не воссоздан, что армия находится только в самом начале всеобъемлющих реформ (лишь в 1874 году рекрутчина была заменена всеобщей воинской повинностью). Да и панический страх повторения кошмара Крымской войны, возможная перспектива оказаться один на один против всей Европы, давали о себе знать. Перед Александром II маячила вполне реальная перспектива создания Австро-Венгрией, Турцией и Британией коалиции, направленной против России.
В те дни сотни русских добровольцев, в том числе, из среды народников и славянофилов, хлынули на Балканы. По всей стране создавались «славянские комитеты» для отправки добровольцев и сбора пожертвований в помощь восставшим. Завоеватель Ташкента, русский генерал М. Черняев (прославившийся жестокими расправами с жителями Средней Азии) возглавил армию Сербии. Знаменитые врачи – Н.В. Склифосовский, Н.И. Пирогов и С.П. Боткин, писатели В.М. Гаршин и Г.И. Успенский, художники В.Д. Поленов и Е.К. Маковский, революционеры С.М. Кравчинский, А.П. Корба, Д.А. Клеменц и М.П. Сажин – отправились добровольцами воевать на Балканы, не дожидаясь вступления в войну Российской Империи. Льва Николаевича Толстого едва удалось отговорить от подобного же начинания. Один из вождей славянофилов – Иван Аксаков выступал с пламенными призывами: поддержать «братьев-христиан». Все в обществе – и в России, и на Балканах – воспринимали грядущую войну, как «освободительную» и приветствовали её начало. Писатель-«западник» И.С. Тургенев в романе «Накануне» воспел героического болгарина Инсарова – революционера и борца за освобождение своей родины. Болгарский поэт Иван Вазов в ноябре 1876 года писал:
Со времён войны 1812 года в российском обществе не было такого невероятного энтузиазма и желания сразиться с неприятелем. Имперские интересы самодержавия на краткий миг совпали с освободительным и патриотическим порывом общественности; экспансионистские и освободительные замыслы причудливо переплелись между собой.