История русского романа. Том 1

Гоголь, как и Пушкин, национальный поэт. Но в самом характере их народности есть и существенное различие. Пушкин был неразрывно связан с дворянскими революционерами, выразителями передовых интересов и стремлений своего времени. В «Евгении Онегине» Пушкин критически изобразил дворянское общество в свете задач национально — исторического развития. Роман проникнут идеей величия национальной культуры. В этом и заключается его народность. Поэтому у Пушкина и герои из дворянской среды воплощают в себе черты национального характера. Такие образы поэт создает не только в «Евгении Онегине», но и в «Дубровском», и в «Капитанской дочке».

«Гоголь, — по словам Герцена, — не будучи, в отличие от Кольцова, выходцем из народа по своему происхождению, был им по своим вкусам и по складу ума».[547] Во всем, что написал Гоголь до второго тома «Мертвых душ», нет ни одного светлого образа человека, принадлежащего к дворянской среде. В первом томе гоголевской поэмы дворянское общество рисуется как мир мертвых душ и ему противопоставлен поэтический образ народа как залог великого будущего России. Такого противопоставления пет и не могло быть в «Евгении Онегине».

Есть еще одно существенное различие между гоголевским и пушкинским романом. Оба произведения относятся к жанру социального романа, поскольку и в том, и в другом образы героев и их действия получают социально — историческое объяснение. Но «Мертвые души» в то же время многое унаследовали от нравоописательного романа, имеющего своим главным содержанием картину нравов определенной эпохи. В этом отношении поэма Гоголя преемственно связана с русским нравоописательным романом и в первую очередь с романами В. Т. Нарежного.

На это справедливо указывали многие исследователи Гоголя. Мысль о связи Гоголя с Нарежным с особенной отчетливостью была сформулирована Гончаровым в письме к М. И. Семевскому (от 11 декабря 1874 года).[548]

Нарежный изображал, в сущности, ту же помещичью, а отчасти и чиновничью среду, которая привлекала пристальное внимание автора «Мертвых душ». Не удивительно поэтому, что в романах Нарежного можно найти отдельные образы и даже сюжетные ситуации, которые являются бледными намеками на гениальные гоголевские портреты и эпизоды. Так, например, в романе «Аристион, или Перевоспитание» (1822) есть образы провинциальных помещиков, предвосхищающие некоторых героев «Мертвых душ»: отупевший от праздности Сильвестр, человек бойкий и юркий, охотник и пьяница; богатый помещик Тарах, страшный скупец, у которого гибнет и пропадает добро, а он ничего не ест из жадности, жалуется на бедность и ходит оборванный. Это, конечно, прототипы Ноздрева и Плюшкина.

В романе «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» (1814) изображается преимущественно светское общество, что не позволяет провести прямые аналогии с «Мертвыми душами». На этом основании некоторые историки литературы утверждают, что в романе «Аристион» Нарежный ближе подошел к Гоголю, чем в «Российском Жилблазе».[549] С этим нельзя согласиться. Преемственная связь Гоголя с Нарежным не сводится к тематическим или сюжетным совпадениям, она гораздо глубже и значительнее.

Роман «Аристион» ближе к замыслу последующих частей гоголевской поэмы, чем к первому тому «Мертвых душ». Главное в «Аристионе» — не изображение дурных нравов, а перевоспитание героя, его возрождение. «Аристион» — не столько нравоописательный, сколько утопический роман, тогда как «Российский Жилблаз» — подлинно нравоописательный роман.

В «Мертвых душах» нет тематических совпадений с «Российским Жилблазом», но между этими романами есть несомненное жанровое сходство. При всем глубочайшем различии между идейно — художественным содержанием романа Нарежного и гениальной поэмы Гоголя оба произведения, построенные на описании похождений главного героя, оказываются, в сущности, безгеройными, ибо как Чичиков, так и Чистяков мошенничают и совершают свои подвиги с такими же мошенниками и негодяями, как они сами.[550]

Близость «Мертвых душ» и нравоописательного романа Нарежного выражается в их проблематике; у Нарежного, как и у Гоголя, дурные страсти и пороки предстают не только как нарушения моральной нормы, но и как общественная опасность, они таят в себе угрозу социального возмездия.

В «Российском Жилблазе» появляется знаменитый разбойник Гаркуша, который вешает человека, повинного в «злонравии». А в романе «Гаркуша, малороссийский разбойник» Нарежный уже прямо ставит перед собой задачу «вникнуть в первоначальную причину» необыкновенной жизни своего героя,[551] т. е. указать на опасные последствия того бесчеловечного отношения к людям обездоленным и порабощенным, которое неминуемо порождает крепостное право.