История русского шансона

«Одной из целей приезда в Париж было увидать легендарного Алешу Димитриевича и вручить ему мою дебютную кассету („Синее небо России“ (1981). — М.К.).

В конце 70-х в Москве существовало несколько мест, где фарцевали фирменными пластинками, „плитами“, — на Ленинском, на Садово-Кудринской и, кажется, на Беговой. Раз, по случаю, я за триста рублей приобрел винил Димитриевича, запись которого организовал Михаил Шемякин. Там еще фотка была — Алеша на фоне стены, исписанной призывами типа „Атас, менты!“

Едва услышав голос Димитриевича, я заболел им. Пластинку затер до дыр. Пел песни из его репертуара. Мне очень хотелось забрать диск с собой, но таможня „не дала добро“.

Быть рядом и не зайти — подобного поступка я бы себе не простил никогда.

На дворе зима. Одетый по-походному, в меховом тулупе, ушанке, захожу в одно из самых дорогих мест Франции — кабаре „Распутин“.

Швейцар в золоченой ливрее распахивает передо мной дверь: „Добро пожаловать, сударь!“

Не успел зайти, оглядеться, как сзади неслышно возник гардеробщик и р-раз! — очень ловко снял с меня шубейку.

Я, признаться, растерялся — ужин в „Распутине“, где тарелка борща стоила чуть не сто долларов, не входил в мои планы.

Только хотел заикнуться о цели визита, отворяется дверь зала и навстречу выходит метрдотель, держа перед собою маленький серебряный подносик с крохотной серебряной рюмочкой на нем, а рядом — тонко нарезанная осьмушка соленого огурчика: „Гость дорогой! Милости просим! Выпейте с морозца!“

Выпил водочку, закусил и спрашиваю: „Могу ли я повидать Алешу? Хочу подарить ему свою кассету“

„Да, пожалуйста, — отвечают. — Сей момент позовем!“

Через несколько минут вышел человек невысокого роста, одетый в бледно-розовую косоворотку под горло.

— Здравствуйте, Алеша, меня зовут Миша Гулько, я хотел бы подарить вам свою кассету.

Он взял ее.

— Спасибо, милый, — отвечает очень вежливо, без малейшего акцента. — Давно оттуда? Ну как там наши?

Я понял, что он имеет в виду Россию.

В этот момент его кто-то окликнул, он тепло простился и скрылся в полумраке зала: „Извини, работа…“

Потом я узнал, что за выступление ночь напролет он получал буквально копейки, чуть ли не 60 франков за вечер. Годом позже в качестве зрителя я присутствовал на концерте Алеши в Нью-Йорке.

Аккомпанировали ему великолепный гитарист Костя Казанский и мой товарищ мультиинструменталист Лев Забежинский, он выступал с сольным номером игры на балалайке, а потом вставал за контрабас.

Не вся публика была готова воспринимать самобытное искусство Димитриевича.

Из зала раздавались бестактные выкрики: „Спой „Аидише мама“, „Очи черные“ давай!“

Было видно, что Алеша устал и простужен, но он без раздражения, очень тихим голосом, с улыбкой отвечал: „Этих песен нет в моем репертуаре“.

Перед концертом продавалась пластинка певца, анонсированная как „абсолютно новая“. Стоил диск 15 долларов, но несмотря на довольно высокую цену, за новинкой выстроилась длинная очередь. Я тоже приобрел винил, а дома обнаружил, что это тот же самый альбом, который я впервые услыхал еще в Москве, только в другом издании, с иной фотографией на конверте.

За кулисы к Легенде не пошел, почувствовал — не время и не место для выражения восторгов и общения… А через полтора года узнал, что Алеши не стало».