История Русской армии. Том 1. От Северной войны со Швецией до Туркестанских походов, 1700–1881

Наконец, земская реформа вводила широкую и либеральную децентрализацию страны. Императорское правительство добровольно уступило русскому обществу, русской общественности все те отрасли, где, по его мнению, общественная деятельность могла оказаться полезнее правительственной деятельности (в силу того, что «местный лучше судит»). Такой широкий либерализм на много десятилетий опередил «передовую Европу» (где о подобной децентрализации и частной инициативе не смели и мечтать). Но им сразу же злоупотребила русская либеральная и радикальная общественность. В ее руках земский аппарат оказался мощным антиправительственным орудием.

Все эти реформы явились слишком поздно. Освобождение крестьян запоздало на полстолетия. Манифест «Осени себя крестом, православный народ» должен был быть прочтен Александром Благословенным в тот рождественский сочельник, когда на льду Немана его верная армия служила благодарственный молебен об избавлении Отечества от «двунадесяти языков». 19-го же февраля 1861 года надлежало провести «столыпинскую» реформу отрубов 1911 года, тоже запоздавшую по меньшей мере на полстолетия.

Одновременно с этими правительственными мероприятиями и общественными сдвигами огромными шагами развивалась экономическая жизнь страны. За одно какое-нибудь десятилетие 1861–1870 годов Россия стала неузнаваемой. Была сооружена внушительная железнодорожная сеть («железнодорожная горячка» конца 60-х и начала 70-х годов).

В 1857 году открытых для движения железных дорог считалось лишь 979 верст. В 1863 году — уже 3071 верста, в 1867 году — 4243 версты, в 1870 году — 7654 версты, в 1876 году — уже 17 658 верст, а к концу царствования, в 1881 году, — 21 900 верст. В 60-х годах ежегодно открывалось по 500 верст, в 70-х — по 1400 верст. Постройка велась почти исключительно частными концессионерами, выкуп в казну начался при императоре Александре III, когда обращено серьезное внимание на сооружение стратегических линий. Создалась промышленность — возник Петербургский фабрично-заводской район. Создался и совершенно новый класс населения — городской пролетариат. Бывшие дворовые и крепостные крестьяне массами потянулись за заработком «на фабрику» в города. Утратив мало-помалу связь с землей, приобретя «городские» привычки, класс этот не мог их удовлетворить по скудости средств. Отсюда родилась зависть и ненависть к «богатым», жизнь которых протекала на виду этих деклассированных крестьян — вчерашних рабов помещика, сегодняшних рабов машины, мало-помалу ставших понимать обреченность и беспросветность своего существования. Так возникло «классовое самосознание», обострившееся к тому же невыносимыми условиями жизни и работы этого пролетариата (отметим хотя бы эксплуатацию детского труда, ужасную и бесконтрольную).

Шестидесятые годы, знаменовавшие собой наступление «века пара и электричества» и торжество «прогресса», можно сравнить лишь с концом девяностых годов XVII века и началом семисотых… Рушились вековые устои Святой Руси, исчезли крепкие патриархальные нравы и обычаи, сохранявшиеся в народе еще в николаевские времена. Происходила всеобщая ломка и всеобщая нивелировка. Но эта ломка и эта нивелировка ничуть не заполнили той пропасти, что создалась при Петре I между обществом и народом, когда-то составлявшими единую русскую нацию. Наоборот, пропасть эта стала еще шире и глубже. Социальные противоречия еще более обострились. Капитальным же событием, определившим жизнь России на три четверти столетия, следует считать одновременный процесс кристаллизации двух новых классов: «на верху» — интеллигенции, «на низах» — пролетариата. Нарождался «социал», вначале не замеченный правительством, впоследствии им недооцененный.

Внешняя политика Александра II и развитие российской великодержавности

Севастополь исцелил русскую внешнюю политику от мистицизма. Священный союз канул в вечность. Идеализм, однако, остался, и политика наша носила за все это царствование характер сентиментальный и переменчивый в зависимости от случайных настроений. Руководящая идея в русской внешней политике совершенно отсутствовала, и канцлера Горчакова нельзя даже издали сравнить с его замечательными современниками: Бисмарком, Кавуром, Андраши и Дизраэли, мастерски заправлявшими европейской политикой за счет России.

Основным впечатлением, вынесенным руководителями нашей внешней политики от столь печально для нас развившегося конфликта с Европой в 1853–1856 годах, было чрезвычайное раздражение против «неблагодарной Австрии». Разгром Австрии в 1859 году нашими недавними противниками — французами — вызвал поэтому всеобщее ликование и злорадство. Маджента и Сольферино имели последствием введение в русской армии французских кепи и шако. Русское общество было всегда галлофильским — храбрость и лояльность французов под Севастополем могли это дружелюбие лишь усилить.