История русской культуры

Как отмечал Л.П. Карсавин, «„постепеновцем“ русский человек быть не хочет и не умеет, мечтая о внезапном перевороте. Докажите ему отсутствие абсолютного (только помните, что само отрицание абсолютного он умеет сделать абсолютным, догмою веры) или неосуществимость, даже только отдаленность его идеала, и он сразу утратит всякую охоту жить и действовать. Ради идеала он готов отказаться от всего, пожертвовать всем; усомнившись в идеале или его близкой осуществимости, являет образец неслыханного скотоподобия или мифического равнодушия ко всему»[22].

Сытая, умеренно-размеренная жизнь не для русского. Вдохновленный каким-либо идеалом он может трудиться в десятки, сотни раз интенсивнее, чем обычно, а без идеала работает через пень-колоду. Как связаны со стремлением к идеалу набившие оскомину пассивность, леность, созерцательность русского человека? Над этим стоит думать, если не согласиться с Карсавиным, что «исконная, органическая пассивность стоит в связи с устремленностью к абсолютному, которое как-то отчетливее воспринимается сквозь дымку дремы, окутывающей конкретную действительность». Русского человека прельщает все, выходящее за рамки, как ведущее к идеалу. Русский не любит закон как элемент нормальной жизни. Ему нужен идеал. Нравственные установки оправдываются им только абсолютным и сами по себе не имеют смысла («если Бога нет, то все дозволено»). Но если нет абсолютного, «утрачивают всякий смысл нормы нравственности и права, ибо вне отношения к абсолютному для русского человека ничего не существует», — заключает Л.П. Карсавин[23].

Некоторые остерегающие голоса не принимались в расчет. «Не полное и повсеместное торжество любви и всеобщей правды на этой земле обещают нам Христос и его апостолы, а, напротив того, нечто вроде кажущейся неудачи евангельской проповеди на земном шаре…» — писал К.Н. Леонтьев в статье «О всемирной любви» (1880). «Но идеал останется всегда идеалом: человечество может приближаться к нему, никогда до него не достигая» (Э. Гартман). В этом истоки трагедии русского человека. Его стремлению не суждено сбыться; остаются тоска, печаль, пьянство и озлобленность. Поэтому в русском человеке не только Китеж, но и Инония, ведь только в одной русской душе могут ужиться такие противоречия. «Я ничего не знаю более жуткого, чем это соединение вполне искренней набожности с природным тяготением к преступлению», — писал А.И. Куприн.

Русский — человек крайностей. Это проявляется в антиномичности свойств русской души, лежащих в отличие от четырех основных, которые могут и не осознаваться, на поверхности душевной жизни: терпеливость — импульсивность, пассивность — энтузиазм, доверчивость — настороженность, лень — одержимость в труде. Этот ряд, который легко можно продолжить, дал основания Г.П. Федотову говорить о двух разных типах русских людей. Индивиды могут, конечно, отличаться своими идеалами, оправдывая восклицание Дмитрия Карамазова о широте русского человека. Общим, однако, является нацеленность на идеал как глубинный мотив поведения русского человека.

В.В. Кожинов отмечал характерный для русских экстремизм. Однако то, что все народы, жившие в составе России, сохранились, говорит об отсутствии у русских агрессивного начала.

• Мессианство — другая фундаментальная черта русского характера, тесно связанная с максимализмом. Это вера в то, что наиболее способным к обретению земной или небесной благодати является именно русский человек: то ли потому, что вера его наиболее истинна, то ли оттого, что принадлежит он передовому слою общества. Говоря о связи стремления к идеалу с мессианством, Н.А. Бердяев замечал: «Русский мессианизм опирается прежде всего на русское странничество, скитальчество и искание… на русских — града своего не имеющих, града грядущего взыскующих».

Мессианского человека, к которому он относит первых христиан и большинство славян, Вальтер Шубарт противопоставляет человеку прометеевскому, т. е. западному.