История русской литературы. 90-е годы XX века

В подобных злоключениях у писателей модно винить некую «советскую систему», я же всегда воспринимал их реалистически-конкретно, видя в них последствия подлых клеветнических доносов, исходивших от склонных к этому занятию мелких политически неискренних лиц, которые с наслаждением провоцировали указанную «систему» на разнообразное «ломание дров» – к коему она, надо признать, была «всегда готова». Кстати, лично мне известные этого рода литературные «борцы за идеологию», как и надлежит оборотням, в новые времена поголовно перекрасились, всплыли наверх и ныне занимают разные доходные места.

Тогда же в ходе естественного идейного размежевания я понемногу изменил круг знакомств и прекратил контакты с некоторыми будущими «постмодернистами» (А. Парщиков, К. Кедров и др.), хотя потом еще некоторое время в качестве поэта поминался недостаточно осведомленными критиками на страницах той же «Литгазеты» в одном с «постмодернистами» ряду. (Что ж, «поделом»: ведь был одним из тех немногих, кто в 70-е вольно или невольно подвел под это литературное течение «теоретическую базу».) Дело не только в том, что писания «постмодернистов» лишь внешне иногда и слегка походили на то, что я считал и считаю поэтически плодотворным, что связано с исканиями Тютчева, Лермонтова, Блока и др. – внутренне же в основном они были, конечно, до органической несовместимости и фатально предопределенной реакции читательского отторжения чужды традициям и духу русской поэзии. Меня всегда отталкивало еще и наивное «западничество» большинства из этой категории авторов. Умонастроения, бродившие в их кругу, сильно напоминали все того же Владимира Печерина с его стихами о личной ненависти к России и сладостном ожидании ее гибели (помните, «и жадно ждать ее уничтоженья»?). Забрезжившие впереди псевдореформы вызывали здесь туманно-инфантильные надежды – как говорится, хотелось не то конституции, не то севрюжины с хреном… Впоследствии за что болтливо боролись, на то языками и напоролись. Я же был человеком, любящим Родину, да еще и сибиряком; человеком русской культуры; человеком, худо-бедно, что называется, с первого взгляда «раскусившим» Горбачева и его команду, равно как «перестройку» и ее неизбежно катастрофические для нашей государственности и культуры следствия; писателем, понимающим ущербность и бездуховность западной масс-культурной «цивилизации» (которую повидал и знаю не заочно). На жизненном поприще со времен юности что думаю, то и говорю, – и так по сей день. Вот стихотворение «Граница державы» из моей киевской книги 1995 года «Красный иноходец» (перепечатано в журнале «Новая Россия». – 1996. – № 2):

Пещерные львы засыхают в прессованной Лете…
Слоистый обрыв, точно книга, лежит над рекой.
Как время течет? вертикально – взгляните на эти
земные страницы, поросшие сверху тайгой!

И если за край потянуть переплет обомшелый —

усыпанный хвоей теперешний почвенный слой, —
то сосны накренят свои журавлиные шеи: обложка
откинется тяжкой и страшной плитой.

В той книге летейской к поверхности время несется,

как мячик, утопленный вглубь и отпущенный вдруг.
И тоньше фольги стал расплющенный мир кроманьонца на
нижних листах, и ссутулился дедовский сруб.

Обрыв залистать, осторожно страницы подъемля…

Читать достоверной Истории Родины том!
Полвека назад откопать плодородную землю и душу
поранить заржавевшим русским штыком.

На любимого своего поэта и заочного поэтического учителя Владимира Маяковского я «походить», кажется, никогда не смел и пытаться – да подражать ему (подражать творчески, парафразируя и варьируя), по-моему, попросту невозможно, слишком мощная и самобытная фигура, да еще редкий по силе темперамент. (Пример тому Юрий Карабчиевский, который «прославился» в годы «перестройки» книгой «Воскрешение Маяковского», содержащей разнообразные, до непонятного злые и пристрастные нападки на «Владим Владимыча», затем опубликовал собственные стихи, откровенно эпигонские по отношению к Маяковскому и кубофутуризму, – прояснив тем самым суть своей неприязни, – а в 1992 году покончил жизнь самоубийством.)

Вечное и таинственное во все времена останутся темами для поэзии. Тютчев, Алексей Константинович Толстой – наши учителя на этой стезе. Разумеется, в лирике сквозь это таинственное выражаешь личное, свое: