История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

…Сенокос ещё не закончился, но «к людям взывали уже поля». А тут началась страшная, испепеляющая жара… Суеверный страх стал закрадываться в души людей. А ну сгорит картошка – единственная надежда каждого? Что тогда, живыми в землю ложиться? В это время случилось самое страшное – лесной пожар, который каждую секунду мог перекинуться на созревающие хлеба. «Хлеб, хлеб в опасности!» И люди бросились все, как один, спасать «гектары победы». Нужно было во что бы то ни стало задержать огонь, иначе «всё погибнет: и хлеб, и люди, и деревья». Казалось, что силы неравны. Перед разбушевавшейся стихией выросла небольшая кучка людей – «несколько маленьких чёрных фигурок». Через несколько минут по всей опушке леса яростно застучали лопаты, топоры – это «горсточка женщин, стариков и подростков в беспамятстве билась с разъярённой стихией». И благодаря неимоверным усилиям, самоотверженности, героизму этой горсточке людей удалось победить стихию. Но победа дорого им досталась. Грязными, оборванными, обгорелыми, с чёрными распухшими губами, с бледными, перемазанными сажей лицами, со слезами на глазах начали собираться люди после того, как опасность миновала. Лукашин «смотрел на них, вслушиваясь в их простые, наивные слова, и сердце его изнемогало от любви и ласки к этим измученным, не знающим себе цены людям». Страшная усталость овладела людьми. Им «хотелось тут же пасть на моховину и не вставать. Казалось, что они потеряли всякую способность двигаться, думать, чувствовать.

Но вдруг они заметили на дереве гнездо, вокруг которого кружилась какая-то большая серая птица, как бы взывая к милосердию человеческому. Мишка Пряслин со всех ног бросился к сосне и полез, чтобы спасти птенцов… Тонкая сосна под тяжестью тела выгибалась, качалась… А рядом бушевала разъярённая лава огня. Только когда поняли, какой опасности он подвергается, люди бросились к сосне, чтобы отогнать от неё огонь. И снова рубили, и снова оттаскивали кустарник, и снова затаптывали огонь ногами, сбивали слегами». В тот момент, когда люди, немного успокоившись, восхищённо посматривали вверх, случилось несчастье: загорелась одежда Насти, вожака пекашинских комсомольцев.

Финал этой героической битвы людей с огненной стихией трагичен: «Тихо всхлипывали женщины, Лукашин закрыл глаза и тоже заплакал. А в это время у подножия сосны стоял одинокий истерзанный Мишка. Бледный, без кровинки в лице, он стоял с широко раскрытыми от ужаса глазами и не смел двинуться с места».

Незаурядное умение Ф. Абрамова выразить основную идею в художественной картине, органически слить её с изображением делает сцену одушевленной, и кажется, что искажённое смертельной тоской и страданием лицо Мишки ожило и смотрит на нас со страниц романа…

Мишке Пряслину всего лишь четырнадцать лет, а он уже глава семьи и с молчаливого разрешения матери за столом сидит на месте отца. Матери трудно прокормить семерых детей, и он бросил школу, пошёл работать в колхоз. Война отняла у него детство. Он слишком рано познал горе и страдания. Однажды ночью позвонили из военкомата, и, так как очень плохо было слышно, зачем вызывают мать, у всех возникла надежда, что отец жив. («Да кабы жив отец. Да я бы не знаю… На коленях до Москвы доползла…») Следующий день был радостным днём надежды. Может быть, за многие месяцы впервые в этом доме смеялись. «Ребятишки, проснувшись, были довольнёхоньки. Таким весёлым и возбуждённым они уже давно не видали старшего брата. За столом, обжигаясь картошкой, смеялись, по-ребячьи шутили».

Все пошли встречать мать. Долго стояли, но она не шла. Начало темнеть. Опять заморосило. И тогда детишки, не выдержав, стали плакать. Мишка «ещё раз взглянул на помутневший перелесок и медленно, тяжёлым, старческим шагом побрёл назад». Он уже понял, что их ожиданию не суждено оправдаться. Пришла мать. Радостными криками встретили её малыши. Мишке же без слов всё стало ясно: «Пенсия». «Ноги у Мишки стали подгибаться. Он, не мигая, смотрел на эти… бумажки… и вдруг, не выдержав, упал плашмя на кровать и громко-громко зарыдал.

Одна и та же смерть второй раз переступила порог Пряслиных».