История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Каратеев М.Д. Богатыри проснулись. М., 1992.

Каратеев М.Д. Железный Хромец. М., 1992.

Каратеев М.Д. Возвращение. М., 1994.

Владимир Алексеевич Чивилихин (7 марта 1928 – 9 июня 1984)

После успеха первых повестей и очерков о земле Владимир Чивилихин долго не показывался в печати, прошёл слух, что он занялся сбором материалов для большого романа. Каково же было удивление его читателей, когда они увидели публикацию романа в журнале. А первые строчки романа-эссе потрясли своей неожиданностью: «Сижу в полутьме архивного зала, кручу плёнку; она время от времени мутнеет, и я прячу голову под чёрный чехол фильмоскопа, чтобы учёные соседи не увидели моих глаз…» (Чивилихин В. Память: Роман-эссе. М., 1982. С. 3). Перед глазами читателей мелькают документ за документом, повествующие о тяжкой судьбе декабристов, сосланных после событий 14 декабря 1825 года, когда на Сенатской площади выстроились солдаты и офицеры и не присягнули новому императору – Николаю I. В ходе расследования и суда пятеро было повешено, сто два офицера из дворянского сословия отправлены в Сибирь на каторжные работы, а тысячи солдат и матросов были сосланы в Сибирь и на Кавказ в действующую армию.

И не только документы проходят перед нами. Автор в поисках подробностей биографий декабристов знакомится с теми, кто до сих пор бережёт архивы своих дедов и прадедов, испытавших нелёгкую судьбу. Николай Мозгалевский умер от чахотки в 1844 году. Николай Лисовский, Александр Барятинский, Андрей Ентальцев, Иван Швейковский, Иван Фохт, Александр Якубович, Михаил Лунин, Вильгельм Кюхельбекер скончались через год после кончины Мозгалевского. Всего было арестовано и сослано сто два офицера, многие из них попали на рудники, потом было посвободнее. У многих декабристов остались дети, которые тоже рассматривались как дети государственных преступников и лишены были дворянских привилегий.

Но удивительнее всего было то, что, возвращаясь через тридцать лет из Сибири, многие декабристы сохранили силы и бодрость. Наблюдая вернувшихся и подолгу беседуя с ними, Лев Толстой писал: «Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов, и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всяческими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым ничем хорошим было и помянуть свою жизнь; казалось, как несчастны были приговорённые и сосланные и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет, и ясно стало, что счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей, и что каторга и ссылка, неволя было счастье, а генеральство и богатство и свобода были великие бедствия…» (с. 8).

Десятки наших современников помогали Чивилихину в сборе документов о далёком прошлом: ходили по Кусковскому парку с Михаилом Петровичем Коржевым, который рассказывал об интересных архитектурных строениях, а вместе с знаменитым реставратором-архитектором П.Д. Барановским в саду Новодевичьего монастыря кое-что уточняли из прошлого; автор отмечал: «Но истинным праздником я стал считать день, когда кто-нибудь непреднамеренно и естественно вплетал хотя бы тончайшую ниточку в бесконечную цепочку прошлого, какая с годами все туже скручивалась в моей памяти…» (с. 22). Вспомнили замечательного архитектора Карла Ивановича Бланка, создателя Новоиерусалимского монастыря и других памятных строений, а его дочь Екатерина Карловна была матерью декабриста Николая Басаргина, а потом нашли и Катю, которая оказалась четырежды правнучкой декабриста Василия Петровича Ивашова, погибшего в Сибири. Так вот ниточка за ниточкой выстраивалась перед Чивилихиным подлинная история сосланных в Сибирь декабристов, которые внесли в жизнь истинных сибиряков понятия высокой нравственности, «несколько новых и полезных идей»: «Записки» Николая Басаргина, исполненные искренности, благородной простоты и сдержанности, – писал В. Чивилихин, – я перечитывал много раз и буду, наверное, буду ещё заглядывать в них, когда захочется забыть какую-нибудь жизненную дрязгу или криводушие человека, которому ты совсем недавно верил, наглое чинодральство или высокомерие, все мелкое и пошлое, пригнетающее тебя больше всего не тем, что оно какой-то своей зазубринкой достало тебя, а тем, что оно ещё есть на родной твоей земле, – короче, когда потребуется очистить либо распрямить душу…» (с. 39).