История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Главная героиня романа – Домна Ряжина, молодая женщина, мать троих сыновей, младшему не больше двух, а старшему – около десяти. Обычные заботы одолевают её: накормить детей, накормить корову, запасти дровишек, сена привезти из леса, успеть выполнить и колхозную работу. Война застала их семью только что переехавшей на новое место жительства: старое Избишино недавно было затоплено, а на новом месте ещё не успели обжиться, не успели запастись впрок, вот и получилось как словно после пожара – всюду нехватки, всюду недостатки. А тут и началась война. Кузьма Ряжин ушёл на войну, оставив молодой хозяйке огромное число недоделанных дел и троих малолетних детей. А тут новая беда навалилась на Домну. О беженцах в Избишине только слышали, обходила стороной эта напасть. Но пришло время, и в избе Домны оказались молодая мать с сыном, прибившиеся издалека. Более того, Марыся и её Юрасик ели скудные харчи, оставленные ею своим детям. И вот сразу возникает страшная проблема: выпроваживать «с богом» беженцев, как советует старый дядя Коля, «потом поздно будет», или оставить их в доме и вместе «горе мыкать», как подсказывает сердце, извечная русская черта сострадать чужому горю. Всё смешалось в голове Домны, заныло сердце. Тяжко было смотреть на мальчонку, который жадно, торопливо кусал нечищеную картофелину, на сиротливо приткнувшуюся к тёплой печке мать, укутанную тряпьём. «Всем надо прожить, всё равно кому-то помирать надо» – этот трезвый голос старого человека сначала взял верх в душе матери троих детей. Что ей до чужих детей и чужих мужей. Кто осудит простую женщину за такие естественные движения души. И она набросилась на пришельцев и потащила в сени. Осталось только столкнуть их с порога, и дело сделано. Но тут подала молчавшая до сей поры женщина свой «остудный, промокший голос»: «Забейте лепей, кали уж так». Этот голос словно пробудил молчавшую до сих пор совесть: Домна бросилась в избу, упала и заревела вместе со своими детишками, а в сенях вторила ей та, выброшенная, вместе со своим. Вот так и выли две матери, для которых главное – спасти своих детей, дать им возможность вырасти. И вот Домна воспрянула духом, оглянулась, увидела тёплую, чистую избу, разгоревшиеся дрова в столбняке и на все посмотрела другими глазами: «Да что же такое деется?..» Что же такое произошло с нею, что она вот так набросилась на беженку, у которой война отняла и угол-то родной. Домна втащила женщину и её мальца в избу, раскатала их, обогрела своей лаской, заулыбались её дети, увидев такого же, как они, пузана. «Такое уж наше горе», – подытожила Домна свои переживания и чувства этих драматических нескольких минут, выпавших на её долю. Горе, общая беда на многие явления заставила по-иному посмотреть. И щедрой хочется быть, жалостливой к чужому горю, восприимчивой к чужой беде, а порой прорывается скаредность, боязнь не уберечь от голода своих кровных. Даже дядя Коля, человек более жёсткий к чужим, и то упрекнул Домну, когда она, вывалив всё, что у неё было, стала сожалеть об этом: «Чего шпыняешь нас? Что на столе, то в животе. Угощаешь, так угощай…»

И то, что Домна обняла своих детишек, «долго тискала их перемазанные картошкой мордашки», и то, что она искала оправдания своей житейской скупости, ведь трое на руках, сама осталась без кормильца, и то, что после малой выпивки и горячей закуски жизнь показалась ей довольно сносной – много ли человеку надо, – всё это производит впечатление жизненной достоверности, правда жизненная становится правдой художественной. Только недавно не знала, что делать. Только час, может, тому назад выгоняла беженцев из своей избы, а прошло какое-то мгновение, поели, выпили бражки, Домна вспомнила свою былую жизнь, весёлую и задорную, схватила вятку и заиграла, стала наяривать плясовую: «Домна плясала, ох, как она плясала!» Но и пляска сменилась быстрым недоумением, обидой, воспоминаниями о своей непутёвой сестре. А и повода-то совсем почти и не было к этому горькому воспоминанию. Мало ли о какой Тоне могла вспоминать беженка. Упомянула, и всё, как обрезала, пропало желание плясать. Да и какая уж там пляска, просто отчаяние взяло, просто от тяжести жизни, от желания хоть на миг забыться, уйти от жуткой действительности, которая ожидает каждую мать во время бесхлебицы, голода. А рядом с Домной вдыхала Марыся, недоумевая, что привело её сюда: «Война? Но война погнала всех на восток, а она побежала на север. Холод? Но от холода спасались в Ташкенте, а не здесь, на берегах Рыбинского моря. Голод? Но кусок хлеба искали на отдалённых сибирских подворьях, а не здешних, ближними беженцами выметенных деревнях. Великая человеческая потерянность в этом море крови, огня и слёз? Но другие и теряли, и находили, а ей терять было нечего. Только один Юрасик и остался у неё…»