История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

В его основе, как показал Ю. М. Лотман, лежит фундаментальная оппозиция "Бытие – Небытие", которая может варьироваться в разных образно-тематических рядах: "Хаос-Космос", "Смерть-Жизнь", "Ночь-День", "Небо-Земля", "Океан (Бездна)-Человек", "Север-Юг" [22]. Члены этих оппозиций могут меняться местами. Например, в одних стихотворениях день, а значит, космос и жизнь, оцениваются как ложное бытие, т. е. как "небытие". День – "покров ‹…› златотканный", он наброшен богами "над бездной" специально для слабого человека. Дневной покров поддерживает в человеке иллюзию жизни, предательски скрывая от него ночную первооснову мира, "бездну", которая рано или поздно заявит о себе и даст почувствовать человеку хрупкость его "дневного" существования ("День и ночь", 1839). День часто оценивается как форма духовной смерти, жалкого прозябания, медленного "тления" человеческой жизни "в однообразье нестерпимом" ("Как над горячею золой…", 1830). День (жизнь, космос, Юг) нередко ассоциируется у Тютчева с огнем, и в этом случае огонь выступает как сила губительная и разрушительная: "О, как лучи его багровы, // Как жгут они мои глаза!…" ("Как птичка, раннею зарей…", 1830-е). В замкнутом пространстве человеческой жизни "огонь" и "свет" начинают уничтожать все живое. "Раскаленные лучи", "пламенные пески", "обгорелая земля" – вот атрибуты мира, который по странной ошибке называется жизнью ("Безумие", 1830?) [23].

Напротив, ночь в ряде стихотворений оценивается положительно и знаменует причастность человека ко всей полноте бытия. Ночь уничтожает ложные границы дневного мира ("Святая ночь на небосклон взошла…", 1850), восстанавливает связь человека с первоосновами мироздания, дает ощутить единство своего "я" с породившим его целым: "Все во мне, – и я во всем…". Молитвенный призыв, венчающий стихотворение "Тени сизие смесились…" (1830-е), – "Дай вкусить уничтоженья, //С миром дремлющим смешай" – становится лейтмотивом и других "программных" тютчевских текстов ("Как над горячею золой…"; "Весна", 1838; "Смотри, как на речном просторе…", 1851 и др.). Во всех этих случаях ночь отождествляется с другой важнейшей субстанцией тютчевского поэтического мира – хаосом. Несмотря на свою бесформенность, буйство разрушительных сил хаос выступает в качестве созидательной силы мироздания. Он и пугает, и властно манит человека. В "глухо-жалобных" звуках ветра, поющего "про древний хаос, про родимый", – "мир души ночной" "жадно" "внимает повести любимой" ("О чем ты воешь, ветр ночной…", 1830-е). В стихотворении "Сон на море" (1833?) именно погруженность человеческой души в хаос морских звуков, полное растворение в беспредельности морской стихии дают человеку возможность сполна ощутить гармонию бытия: "Земля зеленела, светился эфир, // Сады, лабиринты, чертоги, столпы… ‹…› // По высям творенья я гордо шагал…"

Таким образом, хаос в тютчевской космогонии нередко сигнализирует о превращении раздора стихий в космос, т. е. в порядок, а растворение человеческого "я" в безличном хаосе означает не приобщение к небытию, а, наоборот, высший подъем духовных сил, упоение жизнью, сопричастность к полноте бытия. "Певучесть есть в морских волнах, // Гармония в стихийных спорах" – этой поэтической вере Тютчев, несмотря на все мучительные колебания и сомнения, останется предан на протяжении всего творческого пути.

В этой связи уместно сказать о культе стихии воды в художественном мире Тютчева. Его детально обосновал Б. М. Козырев [24]. Он отметил бесконечное разнообразие форм – от мирового океана до человеческих слез, в которых эта стихия может выступать в качестве первоосновы тютчевского поэтического мира. Недаром образы воды, как правило, сопровождают описание таких субстанциональных сил, как бездна, ночь, мировой хаос, и вместе с ними сигнализируют о первоначальной слиянности (сейчас бы мы сказали – синкретизме) всех элементов мироздания, в том числе и человека, которые впоследствии, в процессе космогонической эволюции выделились из породившего их хаоса, всеобъемлющего "животворного океана", обособились в своей отдельности и по закону мирового возмездия как нарушившие исходное единство Вселенной подлежат уничтожению и возвращению в породившее их материнское лоно хаоса.

Трагическая вина человека в художественном мире Тютчева и заключается в стремлении поставить свое "я" выше породившего это "я" целого, осмыслить свою индивидуальность и самоценность в качестве единственной реальности бытия. Эта "призрачная свобода" и приводит человека к разладу с природой, к забвению ее языка. И тогда ночь ему "страшна" ("День и ночь"), и "дневное", "культурное" сознание человека пугается тех "бурь", того страстного желания слиться без остатка с "беспредельным", того напряженного вслушивания в завывания ветра, которое оно неожиданно открывает в мире своей же "души ночной" ("О чем ты воешь, ветр ночной…"). И тогда день уже кажется "отрадным" и "любезным", а "святая ночь" лишь острее дает человеку почувствовать свое сиротство и неизбывное одиночество во Вселенной: