История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

Как беден наш язык! – Хочу и не могу. –
Не передать того ни другу, ни врагу,
Что буйствует в груди прозрачною волною.
Напрасно вечное томление сердец,
И клонит голову маститую мудрец
Пред этой ложью роковою.
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души, и трав неясный запах;
Так, для безбрежного покинув скудный дол
Летит за облака Юпитера орел,
Сноп молнии неся мгновенный в верных лапах.

Это позднее стихотворение Фета (1887), будучи рассмотрено в контексте отечественной романтической традиции, весьма прозрачно соотносится с двумя своими знаменитыми предтечами. Мы имеем в виду прежде всего "Невыразимое" В. А. Жуковского (1819)и "Silentium" Ф. И. Тютчева(1829–1830). Программный текст Фета вступает с ними в довольно напряженный творческий диалог-спор.

Вся первая строфа "Как беден наш язык…" – это сжатый пересказ тютчевского манифеста. Для сравнения: "Как сердцу высказать себя? // Другому как понять тебя? // Поймет ли он, чем ты живешь? // Мысль изреченная есть ложь. ‹…›" (Тютчев). И у Фета: "Не передать того ни другу, ни врагу, // Что буйствует в груди прозрачною волною ‹…› Пред этой ложью роковою". Но в тексте Фета этот пересказ оформляется уже как собственно "чужое слово", от которого автор стихотворения старательно дистанцируется. Слова тютчевского "Silentium" произносятся от имени "мудреца", склоняющего "голову маститую" "пред этой ложью роковою". Сарказм Фета очевиден. Тютчевская модель мира, в которой внутренний мир каждого человеческого "я" предстает чуть ли не кантовской "вещью в себе", объявляется роковым заблуждением мысли.

"Мудрецу" противопоставляется "поэт" – одна из любимых антитез Фета:

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души, и трав неясный запах…

Здесь вновь знакомая реминисценция – теперь уже из "Невыразимого" Жуковского. Сравним: "Хотим прекрасное в полете удержать, // Ненареченному хотим названье дать – // И обессиленно безмолвствует искусство…" И опять цитирование поэтического первоисточника оборачивается внутренней полемикой с ним. Вместо "обессиленно безмолвствует", наоборот, "хватает на лету и закрепляет вдруг". Если в художественном мире автора "Невыразимого" творчество Поэта является бледным и несовершенным слепком творчества "природного художника", т. е. самого Творца (напомним, что в природе Жуковский по установившейся романтической традиции видит "присутствие создателя"), то в художественном мире Фета акценты расставлены точно наоборот. Власть Поэта поистине безгранична. "Крылатый слова звук" способен удержать в полете" прекрасное, "закрепить" его на лету, т. е. отлить его в ясные, пластические формы. Недаром слово Поэта сравнивается с летящим за облака орлом Юпитера и наделяется, следовательно, поистине магической, божественной властью над духовными процессами, протекающими как в сфере человеческой психики ("темный бред души"), так и в сфере природной жизни ("трав неясный запах"). Так Фет реабилитирует поэтическое слово, ставит его выше и божественного языка "дивной природы" (Жуковский), и языка философии, "мысли" (Тютчев), прежде бывших для большинства европейских романтиков недосягаемыми образцами творчества. Ибо только Поэту в материале слова подвластно дотворить до пластических, законченных форм "невыразимое", что не в состоянии была сделать ни аналитическая мысль "мудреца", ни "божественная душа" природы. Фет ставит перед поэзией поистине грандиозные, можно сказать, всемирные задачи. Здесь нет даже и намека на самодавлеющее любование словом, на поверхностное украшательство жизни. А, значит, нет и того, что именуется эстетизмом в собственном смысле этого термина. "Крылатый слова звук" призван в поэтическом мире Фета улучшить мир, сделать его гармоничнее, помочь пробить дорогу Красоте и явить ее духовному взору человека во всем блеске и совершенстве образной формы. Так в эстетике Фета создаются предпосылки для зарождения концепции "теургического" ("пересоздающего" или "преображающего") творчества, в дальнейшем получившей детальное обоснование в статьях Вл. Соловьева и А. Белого. Это, в свою очередь, означает, что наши представления о Фете как поэте "неуловимых душевных ощущений", "тонких", "эфирных оттенков чувства"-представления, сложившиеся еще в лоне критики "чистого искусства" [39], нуждаются в серьезной корректировке.