История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

В самом трагическом рассказе цикла "Плотничья артель" история крестьянина вновь составляет все содержание и интерес произведения. Автор является в собственном облике и удостаивается чести не только выслушать полное драматизма повествование талантливого плотника Петра Алексеича о своей судьбе, но и в каком-то смысле выступить связующим звеном между малограмотным мужиком и "образованным" миром: "– Правда ли… что ты книги печатные про мужиков сочиняешь? – прибавил он приостановясь. – Сочиняю, – отвечал я. – Ой ли? – воскликнул Петр… Коли так, братец, так сочини про меня книгу…". Конец истории Петра "сочиняет" сама жизнь: Петр убивает "подлую натуришку", Пузича – мужика из той же "плотничьей артели". Борьба с горемычной судьбой не всегда заканчивается победой над обстоятельствами и над злом в своей душе – поэтому как благополучные, так и печальные развязки не могут быть предсказаны заранее.

К такому выводу ведут "Очерки крестьянского быта", не похожие ни на тургеневские "Записки охотника", ни на крестьянские повести Д. В. Григоровича. При сходстве тематики и форм рассказывания они являют особый угол зрения на народ, исполненный суровой любви к нему и самого глубокого и полного, возвысившегося до "летописного", воззрения на его значение.

Старое и новое – как этическая проблема – объединяет произведения писателя из жизни "верхов" и "низов", причем, даже в таких обличающих "век минувший" сочинениях, как "Старая барыня" (1857), новому не отдается абсолютного предпочтения перед старым. В целостном, "эпическом" виде то и другое представлено в романе середины 50-х годов "Тысяча душ".

"Рыцари и торгаши"

Как и в других произведениях, в этом, центральном своем романе, Писемский лишь в определенной степени отдает дань времени. Начав писать на заре либеральной эпохи и уже выпустив трехтомник "Повестей и рассказов" (1853), писатель задумал сочинение, гоголевского размаха, учитывая при этом опыт не только первого, но и второго тома "Мертвых душ". Главный герой романа Яков Калинович выражает авторскую точку зрения, когда, заглядывая в будущее, предрекает и свою судьбу: "Гоголь… покуда с приличною ему силою является только как сатирик, а потому раскрывает одну сторону русской жизни, и раскроет ли ее вполне… и проведет ли славянскую деву и доблестного мужа – это еще сомнительно".

Роман, по сути, и воссоздает гоголевскую Россию, но с явленным уже героем иного, нового содержания. Из этой встречи "доблестного мужа" с косным бытом не получается, однако, конфликта, подобного тому, который выведен Грибоедовым в "Горе от ума": так, честный чиновник Экзархатов, не очень уверенно перефразирующий слова Чацкого: "Я… сколько себя понимаю, служу не лицам, а делу", – лишен уже высокого ореола героизма и смешон как представитель наивного и беспочвенного "донкихотства". С другой стороны, Калинович с его претензией быть "положительным" лицом романа ("Их много, а я один…") и как бы намеревающийся выступить в функции гоголевского "смеха" и даже интонационно воссоздающий речь Автора в "Театральном разъезде…": "Про меня тысячи языков говорят, что я человек сухой, тиран, злодей; но отчего же никто не хочет во мне заметить хоть одной хорошей человеческой черты…", – оказывается на поверку далеко не тем, чем мнит себя. Его утверждения: "…я никогда не был подлецом и никогда ни пред кем не сгибал головы", – являются полуправдой-полувымыслом; причем, то и другое настолько проникают друг в друга, что создается созвучное уже чеховской поэтике ощущение не имеющей завершения "человеческой комедии": "Никто не знает настоящей правды…" (А. П. Чехов, "Дуэль").

Биографический фон романа: время от времени возобновляемая из-за денег служба, охлаждение к "Москвитянину", где печатались его первые произведения, сближение с кругом "Современника", жизнь в усадьбе Раменье, а в 1854 г. – переезд в Петербург – наполнили роман Писемского живыми веяниями предреформенной эпохи.

Вопрос о "герое времени" не только символизировал новое, но и всей предысторией был связан с прошлым. Не случайно поэтому в изображении среды чиновников Энека с вошедшим в нее Калиновичем так много "гоголевского" (открытые и скрытые цитаты, перифразы, реминисценции): "Ну вот мы и в параде. Что ж? Народ хоть куда!… Надраено только вы, Владимир Антипыч, не подстриглись: больно у вас волосы торчат!"; "Видимо, что это был для моего героя один из жизненных щелчков, которые… делают потом человека тряпкою, дрянью…" (курсив автора); "…и, пришедши в правление, рассказал, как председатель прижимал руку к сердцу, возводил глаза к небу и уверял совершенно тоном гоголевского городничего, что он сделал это "по неопытности, по одной только неопытности"…".