История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция

Правое крыло большевиков требовало коалиции с соглашателями, ссылаясь на то, что «одни» большевики власти не удержат. Ленин отвечал им 1 ноября, уже после переворота: "Говорят, что мы одни не удержим власти и пр. Но мы не одни. Перед нами целая Европа. Мы должны начать". Из диалогов Ленина с правыми особенно ярко выступает, что ни одной из спорящих сторон не приходит даже в голову мысль о самостоятельном построении социалистического общества в России.

Джон Рид рассказывает, как на одном из петроградских митингов, на Обуховском заводе, солдат с Румынского фронта кричал: "Мы будем держаться изо всех сил, покуда народы всего мира не поднимутся, не помогут нам". Эта формула не упала с неба и не была выдумана ни безымянным солдатом, ни Ридом: она была привита массам большевистскими агитаторами. Голос солдата с Румынского фронта был голосом партии, голосом Октябрьской революции.

"Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа" — программный государственный акт, внесенный от имени советской власти в Учредительное собрание, — провозглашала задачей нового строя "установление социалистической организации общества и победы социализма во всех странах… Советская власть пойдет твердо по этому пути вплоть до полной победы международного рабочего восстания против ига капитала". Ленинская "Декларация прав", не отмененная формально до сего дня, превратила перманентную революцию в основной закон Советской республики.

Если Роза Люксембург, со страстным и ревнивым вниманием следившая из тюрьмы за делами и словами большевиков, уловила у них оттенок национального социализма, она немедленно заявила бы тревогу: в те дни она очень сурово — в основном ошибочно — критиковала политику большевиков. Но нет, вот что она писала по поводу генеральной линии партии: "Что большевики взяли в своей политике курс полностью на мировую революцию пролетариата, есть как раз самое блестящее свидетельство их политической дальнозоркости и их принципиальной твердости, смелого размаха их политики". Именно те взгляды, которые Ленин развивал изо дня в день; которые проповедовались в центральном органе партии, при редакторе Сталине; которые вдохновляли речи больших и малых агитаторов; которые повторялись солдатами отдаленных участков фронта; которые Роза Люксембург считала высшим свидетельством политической дальнозоркости большевиков, именно эти взгляды бюрократия Коминтерна осудила в 1926 году. "Взгляды Троцкого и его единомышленников по основному вопросу о характере и перспективах нашей революции, — гласит постановление VII пленума Коминтерна, — не имеют ничего общего со взглядами нашей партии, с ленинизмом". Так эпигоны большевизма расправлялись с собственным прошлым.

Если кто действительно боролся в 1917 году против теории перманентной революции, так это кадеты и соглашатели. Милюков и Дан разоблачали "революционные иллюзии троцкизма" как главную причину гибели революции 1905 года. Во вступительной речи на Демократическом совещании Чхеидзе бичевал стремление "потушить пожар капиталистической войны превращением революции в социалистическую и мировую". 13 октября Керенский говорил в предпарламенте: "Нет сейчас более опасного врага революции, демократии и всех завоеваний свободы, чем те, которые… под видом углубления революции и превращения ее в перманентную социальную революцию, развращают и, кажется, развратили уже массы". Чхеидзе и Керенский были противниками перманентной революции по той же причине, по которой были врагами большевиков.

На II съезде советов, в момент захвата власти, Троцкий говорил: "Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, мы будем раздавлены, — это несомненно. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу революцию…" — Есть третий путь, — раздается голос с места. Может быть, это был голос Сталина? Нет, это был голос меньшевика. Большевики открыли "третий путь" только через несколько лет.

Под влиянием неисчислимых повторений мировой сталинской печати в самых разнообразных политических кругах считается почти установленным, будто в основе брест-литовских разногласий лежали две концепции: одна исходила из возможности не только продержаться, но и построить социализм внутренними силами России; другая надеялась исключительно на восстание в Европе. На самом деле это противопоставление было создано несколько лет спустя, причем авторы его не дали себе труда хоть внешним образом согласовать свой вымысел с историческими документами. Правда, это было бы нелегко: все большевики, без единого исключения, одинаково считали в период Бреста, что, если революция не разразится в Европе в самом близком будущем, Советская республика обречена на гибель. Одни исчисляли время неделями, другие — месяцами, никто не считал годами.