История русской революции. Том 2(2). Октябрьская революция

Переубедить армию было трудно, но и принудить ее было нельзя. На новый окрик Керенского по адресу Балтийского флота, выдерживавшего бои и несшего жертвы, съезд моряков обратился к ЦИКу с требованием удалить из рядов Временного правительства "лицо, позорящее и губящее своим бесстыдным политическим шантажом Великую революцию". Такого языка Керенский не слышал раньше и от матросов. Областной комитет армии, флота и русских рабочих в Финляндии, действовавший как власть, задержал правительственные грузы. Керенский пригрозил арестом советских комиссаров. Ответ гласил: "Областной комитет спокойно принимает вызов Временного правительства". Керенский смолчал. По сути, Балтийский флот уже находился в состоянии восстания.

На сухопутном фронте дело еще не зашло так далеко, но развивалось в том же направлении. Продовольственное положение в течение октября быстро ухудшалось. Главнокомандующий Северным фронтом доносил, что голод является "главной причиной морального разложения армии". В то время как соглашательские верхушки на фронте продолжали твердить, правда уже только за спиною солдат, о поднятии боеспособности армии, снизу полк за полком выдвигал требование опубликования тайных договоров и немедленного предложения мира. Жданов, комиссар Западного фронта, доносил в первые дни октября: "Настроение крайне тревожное в связи с близостью холодов и ухудшением питания… Определенным успехом пользуются большевики". Правительственные учреждения на фронте повисали в воздухе. Комиссар 3-й армии доносит, что военные суда не могут действовать, так как солдаты-свидетели отказываются являться для дачи показаний. "Взаимоотношения командного состава и солдат обострились. Офицеров считают виновниками затягивания войны". Вражда солдат к правительству и командному составу давно уже перенеслась на армейские комитеты, не обновлявшиеся с начала революции. Через их головы полки посылают делегатов в Петроград, в Совет, жаловаться на невыносимое положение в окопах — без хлеба, без обмундирования, без веры в войну. На Румынском фронте, где большевики очень слабы, целые полки отказываются стрелять. "Через две-три недели солдаты сами объявят перемирие и сложат орудие". Делегаты одной из дивизий сообщают: "Солдаты с появлением первого снега решили разойтись по домам". Делегация 33-го корпуса угрожала на пленуме Петроградского Совета: если не будет настоящей борьбы за мир, "солдаты сами возьмут власть в свои руки и устроят перемирие". Комиссар 2-й армии доносит военному министру: "Немало разговоров о том, что с наступлением холодов покинут позиции".

Почти прекратившееся после июльских дней братание возобновилось и быстро росло. Снова стали после затишья учащаться случаи не только ареста солдатами офицеров, но и убийства наиболее ненавистных. Расправа производилась почти открыто, на глазах у солдат. Никто не вступался: большинство не хотело, маленькое меньшинство не смело. Убийца всегда успевал скрыться, как будто тонул бесследно в солдатской массе. Один из генералов писал: "Мы судорожно цепляемся за что-то, молим о каком-то чуде, но большинство понимает, что спасения уже нет".

Сочетая коварство с тупоумием, патриотические газеты продолжали писать о продолжении войны, о наступлении и победе. Генералы качали головами, некоторые двусмысленно подпевали. "Мечтать сейчас о наступлении, — писал 7-го барон Будберг, командир корпуса, стоявшего около Двинска, — могут только совершенно безумные люди". Уже через день он вынужден занести в тот же дневник: "Ошеломлен и ошарашен получением директивы о предстоящем не позже 20 октября наступлении". Штабы, ни во что не верившие и на все махнувшие рукой, вырабатывали планы новых операций. Немало было генералов, которые видели последнее спасение в том, чтобы повторить опыт Корнилова с Ригой в грандиозном масштабе: втянуть армию в бой и попытаться обрушить поражение на голову революции.

По инициативе военного министра Верховского посгановлено было уволить старшие возрасты в запас. Железные дороги затрещали под натиском возвращающихся солдат. В перегруженных вагонах ломались рессоры и проваливались полы. Настроение остающихся от этого не становилось лучше. "Окопы разваливаются, — пишет Будберг. — Ходы сообщений заплыли; всюду отбросы и экскременты… Солдаты наотрез отказываются работать по приборке окопов… Страшно подумать, к чему все это приведет, когда наступит весна и все это начнет гнить и разлагаться". В состоянии ожесточенной пассивности солдаты повально отказывались даже от предохранительных прививок — это тоже стало формой борьбы против войны.