История русской революции. Том II, часть 2

Но и штаб решил принять меры. Подстрекаемый, видимо, своими соглашательскими советниками. Полковников созывал на час дня свое собственное совещание гарнизона с участием представителей ЦИКа. Упредив противника. Военно-революционный комитет созвал на 11 часов экстренное совещание полковых комитетов, на котором постановлено было оформить разрыв со штабом. Тут же выработанное обращение к войскам Петрограда и его окрестностей говорило языком объявления войны. «Порвав с организованным гарнизоном столицы, штаб становится прямым орудием контрреволюционных сил». Военно-революционный комитет снимает с себя всякую ответственность за действия штаба и, становясь во главе гарнизона, берет на себя «охрану революционного порядка от контрреволюционных покушений».

Это был решительный шаг на пути к восстанию. Или, может быть, только очередной конфликт в полной конфликтов механике двоевластия? Именно так пытался для собственного утешения истолковывать происшедшее штаб, совещавшийся с представителями тех воинских частей, которые не успели получить своевременно вызов Военно-революционного комитета. Отправленная из Смольного делегация под руководством большевистского прапорщика Дашкевича кратко доложила в штабе постановление гарнизонного совещания. Немногочисленные представители частей подтвердили свою верность Совету и, отказавшись выносить решения, разошлись. «После непродолжительного обмена мнений, – сообщала после этого пресса со слов штаба, – никаких определенных решений не было принято; было признано необходимым выжидать разрешения конфликта между ЦИКом и Петроградским Советом». Свое низложение штаб изображал как препирательство между советскими инстанциями относительно того, кому из них контролировать его действия. Политика добровольной слепоты имела то преимущество, что освобождала от необходимости объявить Смольному войну, для которой у правящих не хватало сил. Так, уже совсем было готовый прорваться наружу революционный конфликт снова вводился, при содействии правительственных органов, в легальные рамки двоевластия: боясь глядеть в глаза действительности, штаб тем вернее содействовал маскировке восстания.

Не было ли, однако, легкомысленное поведение властей только маскировкой их действительных намерений? Не собирался ли штаб, под прикрытием бюрократической наивности, нанести Военно-революционному комитету внезапный удар? Такое покушение со стороны растерянных и деморализованных органов Временного правительства считалось Смольным маловероятным. Но Военно-революционный комитет принял все же простейшие меры предосторожности: в наиболее близких казармах дежурили днем и ночью роты при оружии, готовые, по первому сигналу тревоги, прибыть на помощь Смольному.

Несмотря на отмену крестного хода, буржуазная печать предрекала на воскресенье кровопролитие. Соглашательская газета сообщала с утра: «Сегодня власти ожидают выступления с большей вероятностью, чем 20-го». Так уже в третий раз в течение одной недели: 17, 20 и 22-го – порочный мальчик обманывал народ лживым криком «волк!». В четвертый раз, если верить старой басне, мальчик попадет волку в зубы.

Печать большевиков, призывая массы на собрания, говорила о мирном подсчете революционных сил накануне съезда советов. Это вполне отвечало замыслу Военно-революционного комитета: провести гигантский смотр без столкновений, без применения оружия и даже без его демонстрации. Надо было показать массе ее самое, ее численность, ее силу, ее решимость. Единодушием множества надо было заставить врагов скрыться, попрятаться, не выступать. Обнаружением бессилия буржуазии перед массовидностью рабочих и солдат надо было стереть в их сознании последние тормозящие воспоминания об июльских днях. Надо было достигнуть того, чтобы, увидев себя самих, массы сказали себе: никто и ничто не сможет более противиться нам.