История русской риторики. Хрестоматия

Чувство слышания (о чем мы, во-первых, говорить будем) на тот конец нам это естества дано, как славнейшие утверждают мужи, дабы чрез благородные и способные науки, которые мы слухом перенимаем, получить себе великое знание. Из всех чувств один слух к просвещению разума и к проницанию во многия вещи особенно служит, чем самим бываем, что и самые безглазые, как Аристотель в книге о чувствах пишет, и от самого рождения будучи слепые, разумнейшими быть могут, нежели те, которые глухими и немыми родились. Ибо слух гораздо более нам к премудрости и знанию вспомошествует, нежели видение, а сие оттуда можно познать, что хотя бы мы во учении и успели, однако всякая вещь яснейшею и известнейшею бывает чрез слух, нежели чрез чтение. Ибо не без причины столь превозносили древние живое слово, потому что сама речь учащего наук и искусств аки душа. Хотя довольно примеров к подражанию и из чтения, по мнению Фабиеву, почерпнуть можно, но живая оня (так! – А. В.), как называют речь, а наипаче учительская, более и совершеннее питает разум. Хотя бы ты чрез чтение что ни есть и понял, однако глубже вселяется в понятие то, что чрез произношение, чрез сановитость, чрез телодвижение говорящий представляет. Что самое великий оный православия нашего поборник Иероним сими словами подтверждает: не знаю, какое скрытое действие в себе имеет живое слово и в слух ученика устами учителя произнесенное тверже разит.<… >

Но что ты представляешь, что законами и премудростию управляемо бывает общество, а не купно и витийством? То, с позволения твоего сказать, что не весма ты остро и правильно от тех вещей отделяешь витийство, которые (как и тебе небезызвестно) без него никоим образом быть не могут. Ибо кого ты почтешь первым законодавцем к благосостоянию гражданства и кто обуздал народ непрекословно повиноваться законам? Не бессмысленный ли кто ни есть и нимало не одарен красноречием? Но как же столь удобно согласовать тому, который, по своему невежеству, не может представить ни одной причины: почему суть добрыми законы? или самовольно не просвещенный народ и жаждущий вольности, законам, яко ярму, преклонил выю свою? Мне кажется, вероятнее, что то был красноречивейший человек, который, доказав, для чего лучше жить купно и иметь хорошие законы, наикраснейшею речью склонил сердца народные и своей воле заставил повиноваться.

А когда во общежительство собрались, то поистине красноречием, как и законами, управляемы быть стали. Ибо когда разумных мужей слышат проповедующих правду, то, убежденные будучи их красноречием, на все полезное за благо почитают. И посему, ежели бы не было витийства, то бы никаких законов (уповательно) не имели, притом от премудрости, яко член от тела, не должно отделять красноречие: оно есть часть премудрости.

Итак, ежели до благоразумного надлежит пленяться науками, то для чего ж кажется тебе, что не до благоразумного надлежит учиться витийству, которое всех наук сиянием есть и украшением? Но сколь бы способнее градодержатели отвращать могли граждан своих от порока и склонять к люблению добродетели, ежели бы с премудростию соединяли красноречие! Что сказать о проповедниках Христовых, которым столько же нужно красноречие, как и знание Божественного Писания? Не видим ли мы, что ежечасно и самые премудрые богословы, но в витийстве не искусные, столь неприятно проповедуют, что при всем своем многоглаголствии, нимало не возбуждают слушателей; почти время в пустых и напоминания недостойных запросах с велегласием теряют? Какая народу польза от того, что Скотус и его последователи вымышляли? что самое слыша люди не только не наималейше не воспламеняются ко благочестию, но и совсем холодными делаются к вещам божественным? И потому сколько бы полезно было поле священной науки все свои силы употреблять в витийстве и, отставив вовсе мудрование диалектическое, в коем, аки в сиренских островах, жизнь свою оканчивают, такое чрез труд приобрести красноречие, чрез которое можно преображать, склонять, привлекать и восхищать человеческие нравы к наблюдению честности, а мерские пороки отрицать, опровергать, истреблять, искоренять! Повинным будущее их наказание предлагать, пред очи их угрозами в страх приводить, жилище преисподних отверзать, терзание, мучение и казнь за злодейство живо представлять. А добродетель, яко достойно и праведно, до небес превозносить, ее воздаяние, красоту, бессмертие, славу и блаженство так на словах изображать, дабы слушатели чудным образом к ней воспламенялись. Болезновали о ней, страшились, надеялись, о напрасно утраченном времени сожалели, а впредь, погасивши пламень страстей, все свое стремление ко единой бы возымели добродетели. Что все, ежели кто наиприлежнейше исполнять будет, то какую ревность возбудит к честности! какой удивительной любви огнь внутри смертных возжет к добродетели! коль удобно пороки, яко дым, исчезнут! Чистейший жар воспламенится к добродетели!