История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Будучи «крайнимъ» западникомъ, онъ преклонялся передъ культурой запада и, въ основѣ этой культуры, подобно многимъ мыслителямъ западной Европы, увидалъ католицизмъ.[54] Все это заставило его пессимистически отнестись къ русской исторіи: причины нашей «отсталости» онъ увидалъ въ томъ, что мы никогда не шли вмѣстѣ съ другими народами; мы не принадлежимъ, — говоритъ онъ, — ни къ одному изъ великихъ семействъ человѣчества, ни къ западу, ни къ востоку, не имѣемъ преданій ни того, ни другого. Мы существуемъ, какъ бы внѣ вренени, и всемірное образованіе человѣческаго рода не коснулось насъ… То, что y другихъ народовъ давно вошло въ жизнь, дла насъ до сихъ поръ есть только умствованіе, теорія… Обрашаясь къ русскому прошлому, онъ не увидѣлъ тамъ ни одного момента сильной, страстной дѣятельности, когда создаются лучшія воспоминанія поэзіи и плодотворныя идеи. Въ самомъ началѣ y насъ было дикое варварство, говоритъ онъ, потомъ грубое суевѣріе, затѣмъ жестокое, унизительное владычество завоевателей, — владычество, слѣды котораго въ нашемъ образѣ жизни не изгладились совсѣмъ и донынѣ. Вотъ горестная исторія нашей юности".

"Существованіе темное, безцвѣтное, безъ силы, безъ энергіи" — вотъ, что увидѣлъ онъ въ прошломъ Россіи… "Нѣтъ въ памяти чарующихъ воспоминаній, нѣтъ сильныхъ наставительныхъ примѣровъ въ народныхъ преданіяхъ". Въ результатѣ, какое-то вялое, равнодушное существованіе при полномъ отсутствіи идей долга, закона, правды и порядка… "Отшельники въ мірѣ, мы ничего ему не дали, ничего не взяли y него, не пріобщили ни одной идеи къ массѣ идей человѣчества; ничѣмъ не содѣйствовали совершенствованію человѣческаго разумѣнія и исказили все, что сообщило намъ это совершенствованіе". Мы остались въ сторонѣ отъ эпохи Возрожденія, крестовые походы не сдвинули насъ съ мѣста. Русское "христіанство", вслѣдствіе его культурной «инертности», онъ ставилъ на одну доску съ «абиссинскимъ». — Заключается письмо указаніемъ, что мы должны торопиться съ пріобщеніемъ себя къ культурному міру Западной Европы. Въ слѣдующихъ письмахъ онъ въ апоѳеозѣ представляетъ католичество и папу, мечтаетъ объ единеніи всѣхъ народовъ подъ покровомъ католической церкви… Тогда, писалъ онъ, начнется мирное развитіе общечеловѣческой культуры, — для этого протестантамъ надо вернуться въ лоно католичества, намъ отказаться отъ православія. Чаадаевъ договорился до того, что предложилъ отказаться отъ русскаго языка ради французскаго: "чѣмъ больше мы будемъ стараться амальгамироваться съ Европой, тѣмъ будетъ для насъ лучше" — заявляетъ онъ.

Отношеніе массы русскаго общества къ «письмамъ» Чаадаева. "Апологія сумасшедшаго"

Взрывъ негодованія вызвало это сочиненіе Чаадаева въ широкихъ кругахъ русскаго общества: "люди всѣхъ слоевъ и категорій оощества соединились въ одномъ общемъ воплѣ проклятія человѣку, дерзнувшему оскорбить Росйю; студенты московскаго университета изъявляли желаніе съ оружіемъ въ рукахъ мстить за оскорбленіе націи". Чтобы смягчить впечатлѣніе скандала, произведеннаго статьями Чаадаева, правительство объявило его «сумасшедшимъ». Онъ написалъ въ свое оправданіе еще новое политическое сочиненіе: "Апологія сумасшедшаго", въ которомъ опять отстаивалъ свои идеи, хотя и смягчивъ ихъ рѣзкость и опредѣленность. Онъ, не безъ примѣси легкаго презрѣнія, заговорилъ о "толпѣ", его осудившей: "общее мнѣніе (la raison gênêrale) вовсе не есть абсолютно справедливое (la raison absolue); инстинкты большинства бываютъ безконечно болѣе страстны", болѣе узки, болѣе эгоистичны, чѣмъ инстинкты отдѣльнаго человѣка; "здравый смыслъ народа вовсе не есть здравый смыслъ вообще". Затѣмъ онъ указывалъ, что "любовъ къ отечеству есть вещь прекрасная, но еще прекраснѣе любовь къ истинѣ". И, обращаясь къ исторіи своего отечества, онъ вспоминаетъ Петра, — создателя русскаго «могущества», русскаго "величія"… Онъ пересоздалъ Россію благодаря общенію съ западомъ, благодаря порабощенію Россіи западу. Этотъ путь, по мнѣнію Чаадаева, былъ правильный. Затѣмъ онъ критикуетъ мнѣніе лицъ, утверждающихъ, что намъ нечему учиться y запада, что мы принадлежимъ востоку и что наше будущее на востокѣ. Попутно онъ высказывается рѣзко отосительно идеализаціи старины, — этого возвращенія къ "старымъ сгнивишимъ реликвіямъ, старымъ идеямъ, которыя пожрало время". Онъ говоритъ, что отечество свое любитъ не меньше своихь критиковъ, оскорбленныхъ его сочиненіями. "Я не умѣю любять отечество съ закрытыми глазаки, съ преклоненной головой, съ запертыми устами, — говоритъ онъ. Я люблю свое отечество такъ, какъ Петръ Великій научилъ меня любить его. Признаюсь, что y меня нѣтъ этого блаженнаго (bêat) патріотизма, этого лѣниваго патріотизма, который устраивается такъ, чтобы видѣть все въ лучшую сторону, который засыпаетъ за свои иллюзіями".

Значеніе этихъ «писемъ». Отношеніе къ Чаадаеву его идейныхъ противниковъ.