История руссов. Варяги и русская государственность

Это обстоятельство заставляет подойти к работе профессора Вернадского с особыми требованиями. Ведь это не узкоспециальная работа, положительные и отрицательные черты которой будут сразу очевидны для специалиста-историка и которую он будет использовать, без труда внося, где надо, коррективы, — это своего рода энциклопедия русской истории, к которой будут прибегать и дипломаты, и политики, и государственные деятели, и писатели, и философы, и ученые, и вообще все образованные люди.

Этой энциклопедии они, как неспециалисты, будут верить и внедрять почерпнутые сведения о России в жизнь, ибо источник этот высокоавторитетен: как никак, марка Yale University оценивается неплохо.

Мы не знаем, что напишет профессор Вернадский в следующих четырех томах (остальные 4 будут написаны профессором Карповичем), но вышедшие тома являются личной трагедией для профессора Вернадского, несчастьем для русской истории и ударом для культуры вообще, ибо взаимопонимание наций — предпосылка для успешного развития культуры.

Читающий же труд Вернадского иностранец еще больше запутается в том, что такое Россия в ее культурно-историческом развитии, и попадет в тенета нелепых представлений «евразийцев», утверждающих, что Россия — это Азия и что всё сфинксообразное в ней — это от Азии.

Между тем вся загадочность России — только в головах путаников-историков и философантов, создающих свои изречения не на изучении фактов, а на пустой игре своего ума. Эти люди принадлежат к персонажам И. Ф. Горбунова: «как бы что-нибудь почудней».

Основной недостаток работы Вернадского, ее первородный грех, от которого нельзя избавиться и который, наверное, даст знать себя и в последующих томах, — смешивание строго проверенных исторических фактов с нелепейшими, совершенно фантастическими предположениями и догадками, догадками зачастую самого профессора Вернадского и не разделяемыми более никем из историков (или максимально двумя-тремя).

К историческим фактам он начинает пристраивать одно голое предположение за другим, городить Пелион на Оссу, снабжая словечками: «возможно», «можно предположить», «должно быть», «вероятно», «надо думать» и т. д., и доходит в своих предположениях до такой распущенности воображения, что грань между ним и Мюнхгаузеном становится неощутимой. Его труд — не последнее слово науки, где тщательно подобраны твердо установленные факты, где освещены объективно все «про» и «контра» вопросов, еще не разрешенных историей, где намечены задачи и пути, которые лежат перед ней, — а в подавляющем большинстве случаев отсебятина, привязанная тоненькой нитью воображения к действительно историческим фактам.

Все основные его выводы ложны или крайне сомнительны, поэтому подавляющее большинство историков и в России, и в странах русского политического рассеяния совершенно отрицают «историю», которую нам предлагает Вернадский, историю наизнанку, отныне становящуюся официальной историей России.

Чтобы не быть голословным, приведем только мнение одного из ведущих советских археологов — Б. А. Рыбакова (1953), не пописывающего об истории на основании чужих изысканий, а самостоятельно находящего и исследующего новые научные материалы; он говорит: «Примером тенденциозной фальсификации может служить книга Г. Вернадского “Ancient Russia”, воскрешающая давно отвергнутые наукой норманистические заблуждения».

Мы не вправе, конечно, запретить историку иметь свое личное мнение, выдвигать те или иные рабочие гипотезы, примыкать к той или иной научной школе, но мы вправе требовать, чтобы в подобном обширном и широко распространенном среди иностранцев труде твердо установленное было отделено от только вероятного, предполагаемого, неустановленного или вообще спорного и сомнительного.

Личную отсебятину нельзя выдавать за последнее слово науки только потому, что американцы не знают русской истории, и можно городить безнаказанно всё, что угодно, только потому, что судьбе было угодно пристроить автора (и вовсе не по заслугам!) при Yale University.

Обязанностью профессора Вернадского, если он как ученый и гражданин честен, было сказать, что такая история России совершенно не признается в той именно стране, историю которой он пишет. В двух книгах с сотнями страниц для этого должно было найтись место. Профессор Вернадский не только погрешил против основного принципа науки — объективности, не только умолчал о том, что есть и другие мнения, самым капитальным образом расходящиеся с им высказанным, но и показал полную и безоговорочную свою несостоятельность как ученого.

Его метод не может быть принят ни в одной из наук: если он высказывает догадку, научное предположение, то он не проверяет ее, не считает, что это далеко еще не истина, а надстраивает над ней другую такую же догадку, принимая первую уже за аксиому, над второй догадкой строится третья и т. д. (примеры мы увидим ниже).