«Что еще можно сказать? Сарацины восторжествовали над христианами и поступили с ними по своей воле. Мне пристало скорее стенать и плакать, чем говорить что-либо. Увы! Описывать ли мне нечистыми устами своими как бесценный Крест Господа – Спасителя нашего – был схвачен проклятыми руками окаянных язычников? Горе мне, что в дни моей жалкой жизни вынужден я видеть подобное…
» – эти слова средневекового хрониста не описывают и сотой доли чувств, которые испытывали измученные рыцари, когда их вели в шатер султана. Саладин собственными руками поднес королю чашу с напитком владык: прозрачной озерной водой, охлажденной льдом с вершины горы Хермон. Ги отпил и передал чашу графу Рене де Шатильону, которого султан в свое время поклялся убить как своего заклятого врага. Это он, Рене, готовился осквернить могилу пророка в Медине. Он намеревался разграбить Мекку, кишащую паломниками, из всех уголков земли спешащими пасть ниц перед «черным камнем». Это он захватил священный караван с лучшими врачами, который, доверяя объявленному перед тем перемирию, решился выйти из Дамаска… Это он превратил своих рыцарей в корсаров и, построив пять больших галер, долгие месяцы бороздил Красное море, сжигая мусульманские порты и фелуки…По арабскому обычаю, пленнику, получившему из рук победителя еду или воду, нельзя причинять вреда. «Это ты дал ему напиться – не я!» – воскликнул Саладин. Он выхватил саблю и снес де Шатильону голову. А потом, опустив палец в кровь врага, провел им по своему лицу – месть свершилась.
Некий франк Эрнуль описывает эту сцену несколько по-другому.