История с географией

Приехавшие из Москвы к чествованию Менделеева его старшая дочь с дочерью своей родственницы наши и «любимицы Кремля» пришли в ужас от тяжелого нашего положенья, настояли, чтобы Наталья Александровна немедленно принялась хлопотать об увеличении ее пенсии до 175 рублей, потому что жить на 100 рублей с дочерью (Ольгой, оставленной без средств) при теперешних ценах невозможно. Прошенье 19/10 послано в КСУ на имя Воронова, что же до меня касается, то мое положенье непоправимо ни с какой стороны.

Я никогда не понимала изреченье Ибсена: «Вечным остается нам лишь то, что потеряно». Но я его поневоле теперь все вспоминаю, когда для меня потеряны все следы жизни моей, а с ними и жизни брата… Хочется, пока я жива, спасти то малое, сохранилось, воспроизвести, закрепить: колесо жизни вращается так быстро, что остается лишь один туман. И, как нарочно, целый ряд друзей брата осаждают меня, требуя довести мою «Повесть о брате» до конца, т. е. до кончины Алексея Александровича (свидетельница Нонна Павлова).

Обещают помочь всячески, рассмотреть в Академии Наук все протоколы, познакомиться с обширной перепиской, вспомнить и записать, что вспомнят об Алексее Александровиче. Но приступить к работе под контролем и ревнивым взглядом Натальи Александровны я не могу, так же, как и поддерживать отношения с этими «помощниками», хотя никто, как сама Наталья Александровна, не мог бы мне дать более ценных и живых сведений!

Вот эти друзья-помощники и подняли вопрос о Доме ученых. Я-то могла бы мечтать только о богадельне… Очень принявшая к сердцу все эти переговоры опытная кума моя О. Д. Менделеева (Трирогова) сначала предупредила меня, что я могу получить шесть старух в мою комнату в богадельне и отнюдь не сохранить своего письменного стола (почему Ваши слова в письме Вашем так утешали меня «Дом ученых не богадельня, а Дом литераторов»), а затем у меня оказалось по ее мнению еще две вины: не то, что я вовремя не уехала в Глубокое, то что я до сих пор считаю большой ошибкой, а то, что я вовремя, тотчас после кончины брата, не начала хлопотать о пенсии себе. Только пенсионерки могут рассчитывать попасть в Дом ученых. Но я считала себя тогда не в праве просить пенсию, когда у меня еще было состоянье за рубежом, а я никак не могла ожидать такого грабежа со стороны белогвардейской гидры. Второй виной является иметь что-либо за рубежом. Об этом нельзя даже намекать, а я было написала в своем первом заявлении в Комиссию Совета Ученых, что все до копейки, что мне удастся ликвидировать в Глубоком, я все внесу в Комитет в погашенье расходов на себя. Заявленье это было разорвано Ольгой Дмитриевной Менделеевой-Трироговой как совершенно вредное, предосудительное. Но я все же поехала к Державину, который в ином виде представил мне все дело, хотя и советовал забыть о «за рубежом», и выразил полную готовность здесь все устроить, «если Москва…» и направил к Вам… Вы протягиваете мне руку помощи, а я просила И. А. Кубасова редактировать заявленье и Curiculum Vitae[354]… Что будет, то будет, все Вам высылаю.

Если я дождусь такого счастья, зная, что оно дается мне исключительно в память брата, я всемерно посвящу себя предпринимаемой работе, доставая до мельчайшего материала, все, что еще сохранилось о нем. У меня у самой еще имеется за рубежом один чемодан с письмами Алексея Александровича последних лет перед войной. Мне тогда в январе 1919 года пришлось ехать 200 верст из Вильны (мосты были взорваны отступавшими немцами) в санках на одной лошадке в Глубокое, чтобы сесть в поезд на Ленинград. виленские друзья, очень боявшиеся за меня, не дали тогда мне этого чемодана, он хранится у них, но увижу я его когда-либо?

Во всяком случае, до сих пор много помогая семье брата, я горевала, что теперь у меня осталась лишь одна «наследственная» полоса в 25 гектаров, и помогать им существенно больше не смогу! Если же у меня будет «стол и дом» в Доме ученых, в доме литераторов, я смогу всю ее, продав хоть за полцены, обратить в Торгсин и поддерживать семью Алексея Александровича, лишенную самых необходимых продуктов, и, наконец, имеется еще одна причина тому, что отъезд мой явится благодеяньем для семьи. У Кати (младшей) явился жених, хоть и без средств, но очень ценный для Натальи Александровны. Он одинокий, без придатка, свекрови и не увезет Катю из дома, напротив, обладая четырьмя с половиной метрами жилплощади, он будет принят в дом. Катя года два тому назад, уступившая свою комнату сестре с ребенком и потеряв свою площадь, перебралась в мою, довольно обширную комнату. Уйдя от них, я предоставлю свою комнату молодым и этим выручу всю семью. Таким образом, Алексей Александрович если бы был жив, был бы вполне доволен, почему я не ушла бы от его семьи (что все же неминуемо), а только удалилась бы, и отношения не были бы разорваны, как при отъезде «насовсем» к Элле или к другим, что так огорчало детей… Да еще я могла бы им помочь!!

1 марта 1932 года. Е. Масальская