История с призраком

— Отец той Саломеи, о которой я упомянул, торговал восточными товарами, — уточнил я.

— Исаак да Коста торгует восточными товарами, — отозвался старик терпеливо. — Мы говорим, сын мой, об одних и тех же людях.

— Не может быть!

Он снова покачал головой.

— Но она жива! — воскликнул я, приходя в сильнейшее волнение. — Жива! Я видел ее. Я с ней говорил. Не далее как вчера вечером.

— Увы, — сказал он участливо, — это какое-то видение. Той, о ком вы толкуете, нет среди живых.

— Я видел ее не далее как вчера вечером, — повторил я.

— И где, вам кажется, вы ее видели?

— На Лидо.

— На Лидо?

— Она говорила со мной! Я слышал ее голос… слышал так же отчетливо, как слышу сейчас свой собственный.

Рабби задумчиво погладил бороду и посмотрел на меня.

— Так вам кажется, что вы слышали ее голос! — удивился он. — Странно, странно. Что же она сказала?

Я уже открыл рот, чтобы ответить, но осекся — внезапная догадка пронзила меня… я задрожал с головы до ног.

— Нет ли… нет ли у вас причин полагать, что она умерла христианкой? — запинаясь, проговорил я.

Старик обомлел, и краска сошла с его лица.

— Причин… у меня… какой странный вопрос, — пробормотал он. — Почему вы спрашиваете?

— Да или нет? — исступленно вскричал я. — Да или нет?

Он насупился, опустил глаза, помолчал в нерешительности.

— Допустим, — сказал он спустя секунду-другую, — допустим, я слышал что-то в этом роде. Может статься, в ее душу закралось тайное сомнение. Но она ни в коем случае не исповедовала христианство открыто.

«…Погребенная без христианской молитвы… по еврейскому обряду… на еврейском кладбище!» — повторил я про себя.

— Но я не могу взять в толк, как это могло дойти до вас, — продолжал тем временем рабби. — Об этом знали только ее отец и я.

— Сэр, — торжественно произнес я, — теперь мне известно, что Саломея да Коста мертва. Я трижды видел ее дух, посещавший то место, где…

Голос мой прервался, я не мог этого выговорить.

— В третий раз, — начал я снова, — вчера вечером, на закате дня. Нимало не усомнившись, что… что вижу ее во плоти, я заговорил с ней. Она мне ответила. Она… она сама сказала мне это.

Рабби закрыл лицо руками и некоторое время стоял, погруженный в раздумья.

— Молодой человек, — сказал он наконец, — рассказ ваш звучит странно, и то, что вы приводите в его подтверждение, не менее странно. Возможно, все так, как вы говорите; возможно, вы просто грезили наяву… не знаю.

Он не знал, но я… ах! я знал, слишком хорошо знал! Теперь я понял, почему Саломея явилась мне как видение неземной красоты… Понял это выражение немой мольбы в ее глазах… эту странную нездешность в ее голосе. Несчастная ее душа не могла найти упокоения среди праха соплеменников, «неприкаянная и непомазанная»,^{28} «погребенная без христианской молитвы». А теперь… неужели все кончено? И больше я никогда ее не увижу?

Никогда, увы, никогда! Сколько месяцев я на закате бродил по Лидо, пока весна сменялась летом, а лето осенью; сколько раз я год за годом в одно и то же время возвращался в Венецию, пока оставался во мне хотя бы крошечный след безумной надежды; и сколько бы лет ни прошло с тех пор, сердце мое ни разу не дрогнуло, пульс не участился от любви к земной женщине… Но это все подробности, в которые я не хочу здесь входить. Довольно того, что я неусыпно стерег и преданно ждал Саломею и что ее благословенный дух так и не явился мне более. Я жду и поныне, хотя увидеть ее не рассчитываю. Теперь я знаю, что встречусь с нею не здесь.

перевод Н. Роговской

Шарлотта Ридделл

(Charlotte Riddell, 1832–1906)