История села Мотовилово. Дневник. Тетрадь 19

Смирнов Николай Фёдорович в колхозе работал бригадиром, с работой справлялся хорошо, к работе относился добросовестно, так что прошлой осенью, как в один погожий день во время молотьбы ржи, из-за болезни подевальщика (у подевальщика в брюхе схватило), он сам встал к молотилке и, задавая снопы в жерло молотилки, он по-ударному отработал остаток дня. Но, почти под самый вечер случилась с ним беда: в глаз ему попала ржаная, от колоска колючая ость. Николай от боли наклонился, стал тереть глаз, но ость не выходила, глаз он натёр докрасна, из него потекла обильная слеза.

– А ты, Николай Фёдорович, скорее иди к Дарье, она тебе языком живо из глаза-то соринку вылижет! – порекомендовали ему бабы.

Молотилку пришлось остановить. Николай, завязав глаз носовым платком, пошёл к Дарье, она ему ость языком вылизала, но на глазу осталось натёртое бельмо.

Поговаривали колхозники, что председатель колхоза Оглоблин Кузьма – не совсем соответствует своему назначению, с делами плохо справляется, от чего колхоз не расцветает; частенько выпивает, и на жену его Татьяну бабы злились:

– Отсиживается дома, в поле на работу не выходит, за Кузьмовой спиной «барыней» проживает, – негодуя, за глаза шипели бабы.

Кузьма со своей Татьяной, круговая порука. Кузьма Татьяну в обиду не даёт, и Татьяна своего Кузьму защищает.

– Он у меня молодец, вот уж дня три капли в рот не берёт, кто его пьяницей назовёт, я тому глаза выдеру! – грозила Татьяна. – А что касается насчёт того, что я в поле работать не хожу, так разве не известно, что у меня шестеро ваньков, за ними уход нужен и всем известно, что у меня врачи сделали «кесарево сечение», – всё брюхо располосовали. После этой операции у меня стало в боку побаливать. Я обращалась к фельдшеру, он сказал, у тебя, говорит, блуждающая почка не на месте. Зато, бабыньки, иногда чую, как она по всей моей внутренности ходит, а с одной почкой, да с детями-то небось в поле не пойдёшь! – жаловалась Татьяна перед бабами.

Часть из них, сочувствуя, словесно льстила Татьяне, а некоторые, затаив на неё злобу, молча ехидничали и скрытно высказывали своё недовольство в Татьянин адрес. Одна баба, будучи вместе с Татьяной на озере, куда она пришла за водой, осмелившись, неосмотрительно упрекнула Татьяну:

– И на что только глядя ты, Татьяна, каждый год родить взялась!

Татьяне этот упрёк показался за обиду, она коромыслом избила обидчицу. Та не будь плоха, подала на неё за избиение в суд. Кузьме пришлось уговорить Татьяну нагнать самогонки и устроить «мировую», а то дело пахло печальным исходом, этой непристойной, для председателевой жены, бытовой драмы. Суд мог припаять или принудработ, или большой штраф. Так или иначе, а о неблаговидных проступках председателя Оглоблина и его жены дошло до районного начальства, и в райземотделе стали поговаривать о необходимости замены Оглоблина; решили со временем подобрать подходящего человека в самом колхозе, из активистов, таким-то и сказался Николай Фёдорович Смирнов. И такой момент выбрали в жнитво: приехали представители из района, и прямо в поле при большом скоплении колхозников. Пока поджидали, когда с разных краёв поля сойдётся больше народа, решили сначала для формы провести заседание Правления. Счетовод сбегал в село в контору колхоза за книгой протоколов и правления, здесь прямо в поле засeло, и вынесло решение о недоверии Оглоблину, в дальнейшем руководить колхозом. Он, было, на заседании обрушился на членов правления, в частности, обвиняя их, что они ему не помогают. Член правления Мишка Грепа на это ему возразил:

– Конечно, не помогаем, ты без нас выпиваешь, и нашей помощи в этом деле ты об нас никакой помощи не ощущаешь!

Решили вопрос о снятии Оглоблина поставить на общем собрании колхозников, которые постепенно сходились к этому месту. Кто как размещался около телеги, которая должна быть вместо трибуны для выступающих на собрании. Девки и бабы, чтобы не «сфотографировать» (потому что о панталонах в то время и понятия не имели), расселись полукружьем прямо на стерне и, пока делать нечего, в ожидании начала собрания выкладывали, меж собой сельские новости. Мужики с парнями прилегли на придорожной лужайке, расположившись круговым веером, разгорячёнными брюхами грели прохладную грудь земли. К месту сбора на собрание, с небольшим опозданием приплюхал и Николай Ершов, он устало жмякнулся на жниву, подъеферился к бабьему табору:

– Дуньк, закрой своё поддувало! – заметил Николай Дуньке Захаровой, в забытье широко расставив ноги.

Та, встрепенувшись, торопко поправила на себе сарафан, отпарировала:

– Вот чёрт поднёс тебя сюда! Иди к мужикам и среди баб не болтайся, как г…о в проруби.

Задорный бабий смех, девичье прысканье и мужичье гоготание огласило приближённую местность. Яков Спиридонович, рассевшись на огромном ржаном снопе по-бабьи раскорячив ноги, вёл среди мужиков свой неторопливый и занятный для слушанья рассказ. Сидевшие против его бабы, издалека присматриваясь к нему, задорно хихикали.