История села Мотовилово. Тетрадь 10 (1927 г.)

На помощь был приглашен и Семион Селиванов. «Вот уж, где я поем в сласть и досыта!» – подумалось Семиону, когда Федор захлопнул дверь, выходя из Семионовой избы. Слышит Семион, как в углу где-то за печкой, старательно щеберчет чиркун, на печи по щелям хлопотливо шелестят тараканы, по всей избе, воинственно гудят мухи. «Нет, а мне видимо свой дом построить не по зубам. Изба от ветхости, совсем села набок, совсем притулилась к соседскому двору». Недаром, люди подковыристым языком, частенько говаривали Семиону: «Ты Семион, своей избой, уж больно близко к соседу-то подъеферился. В случае пожара, вам обоим несдобровать». «Да люди перестраиваются, а мне, пожалуй, не огоревать!» – без радостные мысли, безотвязно лезли в захудалую Семионову голову. В его хозяйстве, все, неотвратимо, разваливалось, с каждым годом все хирело и хирело.

В его амбаре ни зернышка, даже кур поманить нечем. О своем хозяйстве Семион, даже в шутку говаривал: «Стали наши дела поправляться, стало земли от семян оставаться». «Трудно было пахарю, да легко жнецу!» – это он переиначил русскую пословицу, которая трактует о плодородии земли о том, как же тяжко мужику убирать свой тучный урожай. После засева, на Семионовских загонах, всходы недружные, хилые, не как у крепких, зажиточных мужиков. Однажды, в Ильин день, когда богобоязъненые люди в церкви у обедни, зародилось у него в голове поганенькая мысль своровать десяток снопов с чужого загона на семена. Соблазнила его народная примета: якобы ворованное зерно дружнее всходит и урожай от него добротнее. И это не помогло… И что за диво. Человек усердно работает, а толку нету! «А так жить, только небо коптить!» – говорит русская пословица. Да и сам Семион осознает это, и бывая где-либо званым на пир, ненароком обнесут его; он обидчиво думал: «Эх ты доля, моя доля, доля бедняка! Самогонкой и то обносят!»

На другой день, в воскресенье, когда Марфа подоив корову-Жуковинку, стала цедить молоко из дойницы в крынки, нечаянно пролила на пол молоко. Кошка, с печки завидя белесь пролитого молока, мягко спрыгнув на пол, подскочив, с убережью принялась подлизывать молочную лужицу. Наевшись, она вспрыгнула на лавку, свернулась калачиком, безмятежно замурлыкала греясь на солнышке. Семион встав с кутника, где был послан его дыроватый кафтан пошел во двор запрягать свою пегую кобылу, в длинную телегу. Запрягши он уселся в телеге, задергал вожжами и зачмокав губами крикнул на лошадь: «Но-о-о! Милая поехали! Вон и люди на роспусках подъезжаю к Крестьянинову окошку».

– Ну скорее поедемте, а то и так время-то много! – кликнул Николай Ершов подъезжая к остальным мужикам собравшимся со своими повозками около дома Крестьяниновых. В Пустыне, Николай Ершов, на скорую руку наложив на свою телегу бревен коротышей, увязав воз и отъехав в сторону, окликнул проходившего мимо мужика жителя Пустынь:

– Эй, мужик! Курево есть?!

– Есть! А что?

– Дай закурить, угости пожалыста! Я свой-то дорогой выкурил.

– А хрена не хошь! Надо поменьше петь да свой иметь! – с явным недружелюбием отозвался Николаю незнакомец, подходя ближе к нему.

– Да ты понимаешь, у меня дома табаку-то, хоть возом бери, да вот не рассчитал, маловато в кисет насыпал – в дороге весь с мужиками выкурили.

– А ты бы больше захватывал! Ни только в кисет, а и в карманы насыпал бы! – укоризненно упрекал незнакомец Николая, умилостивившись и передавая ему свой кисет.

– В случае, когда будешь в Мотовилове, да из табаку бедствоваться, так заходи ко мне, отплачу, угощу за выручку! – прикуривая и пыша дымом проговорил Николай пустынцу.

– А где мне, в случае, искать-то тебя: где ты живешь? – поинтересовался мужик.

– Ищи в Европе – сразу найдешь! – с нескрываевым апломбом, горделиво усмехнувшись ответил Николай.

– Европа-то обширна! – шутливо возразил тот.

– Ну тогда, катись в Россию.

– И Россия-то велика!

– Тогда обратись в Нижегородскую губернию и сразу же меня отыщешь!

– И она просторна!

– Тогда вот, что понаведывайся в Арзамас, а там тебе любой мужик скажет, в которой стороне село Мотовилово находится! Пока до Мотовилова то добираешься немало лаптей поизносишь! – не отступая от закомуристого разговора, шутника Николая, передавал ему свои возражения, тоже видать балагур, пустынский мужик.

– А уж, если, ты окажешься в Мотовилове, тогда тебе любой ребенок скажет, где проживает Николай Сергеич Ершов! Кто он такой, что из себя представляет, чем занимается, что в хозяйстве имеет и какие планы в голове у него возникают. Вот тебе и весь мой адрист! – закончил свой витиеватый разговор Николай с незнакомым мужиком, – норовя выпросить у него еще табаку, чтоб было чего курить на обратном пути.

А в другой стороне, около увязавшего воз Семиона Селиванова шёл другой разговор. К Семиону подошел рыжий, пожилой, пустынский мужик и спросил его:

– Слушай-ка дедок, ты ведь из Мотовилова? Аа!

– А что?

– Дружок мой, там у вас проживает. Вместе с ним мы на гражданской войне воевали. Не знай жив он, или нет?

– А кто он такой? – полюбопытствовал Семион.

– Гришка Семин!