История села Мотовилово Тетрадь 4

– Долго я кумекал, вместо «золота» чего бы ей захватить с собой, идя в любовный поход, и надумал. Поздним вечером украдкой от жены сходил в погреб, выбрал большой кусище жирной свинины и, тиляля к Дуньке, а бабе сказал, что пошёл на мельницу муку молоть. Иду по улице, а сам кругом озираюсь, как бы кто не заприметил, хотя улица-то от поздности уже обезлюдила. Кое-как прокрался по потайной тропе, позадь сараев, и к ней. Подошёл сзади к их огороду и, недолго думая, распаленно махить через прясло и торк в задние ворота, а они, видимо, предусмотрительно не заперты. Я беспрепятственно юркнул в темень двора, а сердце предчувственно бьется, вот-вот выпрыгнет. Думаю, я уж почти у цели. В кромешной темноте внезапно поцеловался со столбом, из глаз искры посыпались, я зажал глаза пригоршнями, боясь, как бы все искры не утерять. Цоп за лоб, а на нем вскочила шишка с яблоко. Ну, думаю, эта примета, наверное, к счастью. В темных сенях зацепился ногой за корыто, оно загромыхало, я скорее к двери. Поскребся рукой, нащупал дверную скобу, отворил дверь и наконец-то впёрся в избу. Она, видимо, меня поджидала – вздула огонь, окна занавешаны, приняла из моих рук сверток, отнесла его в чулан, а сама достала из шкапа колоду новеньких карт. И мы, усевшись за стол, начали сражаться. Я конечно-дело, разделся и повесил на гвоздок свой пеньжак, как дома, сам глазами сверкаю на кровать и думаю своим чердаком, скорее бы на кровать забраться и упереться на все четыре точки.

– Где это ты четыре-то точки насчитываешь? – со скрытой ревностью осведомился Смирнов у Ершова.

– Как где? Две точки – груди, третья точка – губы, а насчёт четвертой – объяснять тебе излишне, сам знаешь, не маленький. Наверное, со взрослыми обедаешь и кумекаешь, что к чему, – со знанием дела объяснил ему Ершов.

– Тебя, Кольк, видно, не только бабы – дыра в доске соблазняет! – упрекнул Ершова внимательно слушавший и не принимавший участия в разговоре Сергей Лабин.

– Смотря какая дыра, а Дунькина – признаться и вправду сказать – да!

– Ну так вот, значит, начали мы тогда с Дунькой игру в карты. Проиграли мы чуть не до свету, и я почти все время в дураках оставался. Она соврала, что не умеет играть. Вышло наоборот – до того она наблошилась в игре, что я с чего бы не пошёл, она все кроет и кроет, и карты-то у нее почти все время одни козыри. Хотя она иногда и мухлевала, но я из деликатности помалкивал, делал вид, как бы не замечал ее проделок и подтасовок. Я боялся этим испортить все дело, ради которого пришёл. Игра приняла затяжной характер и затянулась за полночь. Между прочим, я то и дело пощупывал шишку на лбу и от боли поморщивался. Дунька, заметив это, осведомилась:

– Когда это ты шишкой-то разбогател? – спросила она.

– Да это вчера, по пьянке, – пришлось из вежливости соврать мне.

– Ну, Евдокия Ермолаевна, пожалуй, и хватит играть-то, – сказал я ей, а сам нет-нет, да и взгляну на окна, не обозначается ли в них рассвет.

– Хватит, так, хватит! Тебе ведь уж и домой пора, – в противу мне высказалась она.

– Да-да, пора, – взволнованно, едва прошептал я.

– Ну, и ступай скорее, а то скоро светать начнёт!

– Ну, а как насчёт пилки-колки дров? – иносказательно, с намёком, кося глазами на постель и дремно позёвывая, сказал я.

– Да, я, дура, чуть было не забыла попросить тебя. Есть у меня во дворе с полвоза непиленых и неколотых дров, так ты приди завтра, мы их с тобой и распилим, – будто не понимая, о чем я речь-то вел.

– Нет, я не про дрова, а о том, когда же мы с тобой вместе на постель ляжем, – не выдержав, бухнул я.

– А-а-а! Ты вон, о чем! – протяжно, с ехидством, пропела Дунька. – Так ведь ты же в последний кон дураком остался, а уговор-то наш какой был?!

– Ну а свинина? – дрожащим голосом и глотая тягучую слюну, едва промолвил я.

– Ну, что свинина? Придёшь завтра дрова пилить, супом тебя из нее угощу, – подталкивая меня к двери своей пышной грудью так и напирает, так и напирает на меня. Я растерялся от всей этой каверзной ситуации так, что и не заметил, как очутился в сенях, а она, захлопывая перед самым моим носом за мной дверь, нахально дразня меня, крикнула:

– Приходи завтра! Да золото не забудь!

– Обескураженный до последнего, я с трудом пробрался по темным закоулкам двора к выходу, выбрался в огород и по заветной тропинке подрюпал домой. Иду и проклинаю себя. Сто чертей мне в затылок! Черт меня дернул! Проваландался, и все без толку, да вдобавок кусок свинины спёр. И все мое старанье пропало ни за бабочку. Думаю, про себя: «Пропади эта Дунька пропадом!» Вышло так, что вся моя затея вышла понапрасну. «Ведь своя-то под боком, – укорял и ругал я себя. – Нет, уж видно, около своей бабы сподручнее кормится-то, тут уж без промаху!» Я быстренько разделся и подвалился под бок к жене, та, впросоньи подзёвывая, спросила

– Ну как, смолол что?

– Смолол! – едва сдерживая смех, отвечаю ей. – Только крупновато, завтра перемалывать пойду.

– Уткнувшись носом в подушку, чтобы не пырскнуть и не рассмеяться, буркнул я.