История села Мотовилово. Тетрадь 9 (1926 г.)

– Что ни живи на белом вольном свете, а помирать всё равно придётся, – проговорила в ответ бабушке Дуне, известившей ей о смерти Степана.

– Господь душу не вынет, так и будет человек жить и мучиться, – многозначительно высказалась на этот счёт и бабушка Дуня.

Дед Крестьянинов, узнав о смерти Степана, решил сходить к своему другу детства, Симиону Селиванову. Выйдя из своего старого дома, дед сразу же взял в поле зрения Симионову ветхую постройку. Покосившаяся на бок от старости Семионова избёнка, своими двумя окнами, как приземистыми подслеповатыми глазами, уныло и тоскливо поглядывала через уличную дорогу в лес – с желанием заново отремонтироваться. Издали дед наблюдал, как дым густо валивший из трубы, столбом поднимался ввысь, в самом подоблачьи, под прямым углом изогнулся в сторону, потеряв при этом свою густоту. При подходе ближе к избёнке и войдя во двор (вход в избёнку-то через двор), дед чуть не споткнулся на «мины» невежества. Стоявшая в хлеве лошадь, ослабив заднюю ногу, стояла у пустых яслей, она едва слышно игогокнула, как бы приветствуя, видя чужого человека. При входе в избу деда обдало дурным запахом кислых овчин и вонью какой-то тухлятины.

Марфа Семёновна, старуха, голыми руками вытащив из печи несколько горячих угольков на шесток и приложив к ним лучинку, стала дуть на них, желая, чтобы они воспламенились и ими разжечь дрова в галанке.

– А где у тебя сам-то? – помолясь на иконы и поздоровавшись, спросил дед у Марфы.

– Да вон, на печи на парах сидит, пары принимает, лечится. Видно, простудился, я сварила чугун картошки, подала ему на печь, он и уселся на парах-то! А то коим грехом простуда-то застарится. Захиреть может, совсем зачаврить! – объяснила Марфа о Семионовой простуде деду.

– Видимо, я без варежек чай пил, вот и простудился, – подал голос из-под укрытия Марфиного кафтана, которым он был накрыт, чтобы пары не выходили наружу. – Вообще-то я что-то стал очень зябок и хлипок к холоду, дрожу ни только от зимней стужи, а даже от осеннего ветерка!

– Оно под старость-то так и будет! – согласился дед. – Болезнь в человека входит пудами, а выходит золотниками. А особенно застаревшую болезнь трудно лечить! – высказался дед о болезнях.

– Да, восейка, я в лес за дровами ездил, в Серёже ноги промочил, вот, видимо, и настыл, – объяснял Семион деду о причине своей хвори. – Особенно правую ногу ломит. Боюсь, как бы Антонов огонь не приключился, – кряхтел Семион, ворочаясь на печи, освобождаясь от укрывавшего его кафтана.

– Ты, Семион Николаевич, что в церковь-то не ходишь? – умрёшь, тебя поп и отпевать-то не станет.

– А я там ничего не позабыл.

– А там кроме шапки да картуза и забывать-то нечего! А раз ты опасаешься, как бы там шапку не оставить, так ты зимой-то не ходи, а хотя бы летом без картуза изредка туда заглядывал, – настойчиво наседал дед на Семиона.

– В зимней-то церкви на моём месте печь поставили, моё место заняли, поэтому-то я и не хожу в церковь-то! – мотивировался Семион.

– Ну, уж, положим, из-за тебя печь в церкви на другое место переставлять не станут, лучше не ходи! – огорошил словами его дед.

– Ты, бают, сам-то редко ходишь? – проговорил Семион с печи.

– Обо мне другая речь, мы с сыном Федяшкой на дому заутреню с обедней отслужим не хуже, чем в церкви. Да ты, видно, и на улицу-то редко выходишь? Я что-то давно тебя не вижу, – спросил дед у Семиона.

– Где тебе меня на улице-то видеть, ты сам-то почти всё время дома сидишь, бают, на печи дрыхнешь, а кто полжизни на печи лежит, тот и не видит, кто на улице гуляет, – с подковыркой замерил Семион.

– Ты этими словами сожалеешь или злорадствуешь? – обидчиво высказался дед.

– А зачем нам с тобой враждовать-то?! Не из-за чего! Воздуха всем хватит, воды тоже вдоволь, земля богом для всех создана, а пищу и одеяние всяк должен добывать трудом, в поте лица своего.

– Вот, тяжкий труд, до пота лица и болезни даются за богоотступничество, за непочитание христианской веры и несоблюдение будней и праздников! И за то, что человек всегда готов соблазниться попробовать плода с древа зла! – строя свою речь на библейских сказаниях, разглагольствовался перед Семионом дед.

– Но ведь Адам с Евой изгнаны из рая не из-за «него», а из-за «неё», значит человека-то на нарушение закона иногда толкают со стороны! – по-библейски ввернул своё слово в оправдание и Семион. Кряхтя, слезая с печи, на его распаренной дряблой коже шеи ещё заметней стали морщинистые складки, образовавшие маленькие разновидные геометрические фигурки: прямоугольники, треугольники, ромбики. Семион, сев на лавку, свернув цигарку, закурил, закашлял. Отбиваясь от дыма, дед не стерпел, чтоб не заметить: