История семилетней войны

Особенное пристрастие Фридриха к французам, так явно обнаружившееся в этом случае, не могло сдержать этих издевательств. Несколько сотен французских офицеров были взяты в плен и отправлены на жительство в Берлин. Там им разрешили являться ко двору. Очень немногие из них видели вблизи версальский двор, поэтому королев ский дворец в Берлине был для них совершенно чужд. В их воображении он был в связи с каким-то бранденбургским маркизом, которому, по выражению изящных парижан, французы оказали честь, вступив с ним в нечто вроде войны (de faire une espèse de guerre). Поэтому французские офицеры, забыв Росбах и свой плен, вели себя так неприлично в столице, что власти принуждены были вывезти их в Магдебург.

Сюда относится следующий случай: некая статс-дама прусского двора, беседовавшая в покоях королевы с одним французским полковником, спросила, каково его мнение о Берлине. Француз ответил: «По-моему, он походит на большую деревню». Дама, оскорбленная столь неожиданной и грубой выходкой, не потеряла присутствия духа и нашла на это прекрасный ответ: «Вы правы, сударь; с тех пор как в Берлине появились французские мужики, он во многом стал походить на деревню. Впрочем, это весьма хороший город».

Другие французские офицеры, более воспитанные, страдали от подобных выходок своих соотечественников; их учтивое и благородное поведение не могло уже изгладить невыгодного впечатления. Но дельные французы все же получали должную дань уважения от пруссаков, и Фридрих сам подал пример, достойный подражания, навестив во время своего перехода через Лейпциг тяжело раненного французского генерала Кюстина; соболезнование его было так трогательно выражено, что полумертвый Кюстин привстал на постели и вскричал: «Ах, сир! вы более велики, чем Александр Великий; тот мучил своих пленных, а вы вливаете бальзам в их раны».

Известие о Росбахском сражении немало способствовало тому, чтобы довести до крайности горе польской королевы, в душе которой бушевали сильнейшие страсти. Оно разбило ее наболевшее сердце, и несколько дней спустя она найдена была в кровати мертвою. Здоровье ее уже давно было плохо, но совсем еще не предвещало скорой кончины. Накануне вечером она отпустила своих приближенных, испытывая сильную тоску; когда же они явились снова утром, ее уже не стало. В лице ее Фридрих избавился от непримиримейшего врага своего; руководясь своим фанатизмом, она способствовала войне, столь пагубной для ее же подданных.

В Саксонии и соседних с нею областях не осталось и следов разбитой французско-имперской армии, из которой тюрингенские крестьяне привели множество пленных. Войска разрушали за собой все мосты, чтобы избежать погони, а сами рассеялись до того, что многие отряды остановились только у Рейна. Они все воображали, что король преследует их. Но успехи австрийцев отозвали Фридриха в Силезию, куда он поспешил с 19 батальонами, сильно ослабевшими от стольких битв, и 28 эскадронами. Он оставил в пределах своих владений маршала Ришелье с его армией, надеясь на другую армию, которая стала неожиданно формироваться и которую он хотел противопоставить французам.

В это время в состав британского министерства вошел Питт[88], один из необыкновеннейших людей, когда-либо державших в руках кормило правления. Благодаря своим всеобъемлющим способностям, он неограниченно властвовал и в министерстве, и в нижнем парламенте. Конвенцию при Севенском монастыре он считал позорным пятном для английской нации, непременно хотел его смыть и потому советовал королю Георгу в точности исполнить свои обязательства относительно немецких князей, выслать английскую армию в Германию, попросить у Фридриха полководца для нее и поддерживать короля прусского субсидиями. Все это было исполнено.

Французы сами подали королю Георгу II наилучший повод к расторжению этой знаменитой конвенции, которая к тому же не была утверждена ни Англией, ни Францией; а так как она была заключена помимо ведома и участия английского кабинета, то и не могла считаться государственным актом. От нее ожидали, что в Ганновере будут отныне соблюдать нечто вроде нейтралитета, но надежды эти были жестоко обмануты. Со страной поступали как с завоеванной областью, что, впрочем, и значилось во французских эдиктах. Помимо того, что Ришелье обложил ее огромными контрибуциями, разными поставками для войск и большими суммами денег для себя, но еще из Парижа был выслан сюда главный скупщик для введения по французскому образцу во всем курфюршестве откупов, с целью систематического грабежа. Откупщик должен был также ввести откупы во всех тех областях Германии, которые будут завоеваны впоследствии. Странный королевский французский эдикт от 18 октября 1757 года заключал в себе такое распоряжение, согласно которому француз-откупщик Готье учредил в Ганновере собственное правление. Все эти происшествия довели ганноверцев до полного отчаяния. Георг любил свое курфюршество больше, чем все свои королевства; великодушный британский парламент пришел ему на помощь, и были приняты решительные меры.