История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Ну-с, мистер Брафф так сочувствовал «влюбленному пастушку», как он меня прозвал, и до того пекся о моем благополучии, что настоял на скорейшем моем отъезде в Сомерсетшир и отпустил меня на два месяца со службы, и я отправился с легким сердцем, прихватив две новеньких с иголочки пары платья от фон Штильца (я заказал их загодя в предвкушении некоего события), а еще у меня в дорожном чемодане лежали шерстяные чулки и жилеты для лейтенанта Смита, а также пачка проспектов нашего Страхового общества и два письма от Джона Браффа, эсквайра — одно — к моей матушке, нашей достойной клиентке, другое — к миссис Хоггарти, нашей глубокочтимой пайщице. По словам мистера Браффа, на такого сына, как я, не нарадовался бы самый взыскательный отец, и он, мистер Брафф, любит меня, как родного, а потому настоятельно советует почтеннейшей миссис Хоггарти не откладывать в долгий ящик продажу ее скромной земельной собственности, ибо цены на землю нынче высоки, но непременно упадут, тогда как акции Западно-Дидлсекского стоят сравнительно низко, но в ближайшие год или два всенепременно поднимутся вдвое, втрое, вчетверо против их теперешней стоимости.

Таковы были мои приготовления, и так расстался я с моим дорогим Гасом. Когда мы прощались во дворе кофейни «Затычка в Бочке» на Флит-стрит, я чувствовал, что никогда уже не ворочусь на Солсбери-сквер, а потому поднес семейству нашей квартирной хозяйки небольшой подарок. А она сказала, что из всех джентльменов, находивших приют в ее доме, я самый добропорядочный; но ее похвала недорого стоила, — ведь Белл-лейн входит в границы Флитской тюрьмы, и квартиранты ее были по большей части тамошними узниками. Что касаемо Гаса, бедняга, расставаясь со мною, плакал и рыдал и даже не мог проглотить ни кусочка сдобной булочки и жареной ветчины, которыми я его угощал в кофейне, и, когда «Верный Тори» тронулся, он изо всей силы махал мне платном и шляпой, стоя под аркою напротив конторы; мне даже показалось, что колеса нашей кареты проехались ему по ногам, ибо, проезжая под аркой, я услыхал его отчаянный вопль.

Да, теперь, когда я гордо восседал на козлах рядом с кучером Джимом Уордом, меня обуревали совсем иные чувства, нежели те, какие испытывал я, когда в прошлый раз уезжал из дому, расставшись с душенькой Мэри и увозя в Лондон свой бриллиант!

Прибыв в Грампли (от нашей деревни это всего в трех милях, и дилижанс обыкновенно останавливаемся здесь, чтобы можно было опрокинуть кружку эля в «Гербе Поплтонов»), мы увидели у гостиницы такое стечение народу, словно ждали нашего члена парламента, самого мистера Поплтона. Тут был и хозяин гостиницы, и все жители Грампли. Тут же оказался Том Уилер, форейтор из почтовой конторы, которую держала в нашем городке миссис Ринсер, он погонял старых почтовых гнедых, а они — господи боже мой! — они тащили желтую колымагу моей тетушки, в которой она выезжала не чаще трех раз в год и в которой восседала сейчас собственной персоной в шляпке с пером, накинув на плечи великолепную кашемировую шаль. Она махала из окна кареты белоснежным носовым платочком, а Том Уилер кричал «ура», и ему вторила целая орава маленьких негодников, которые рады покричать по всякому случаю. Как, однако же, переменился ко мне Том Уилер! Помнится, всего несколько лет назад, когда я прицепился как-то сзади к почтовой карете, чтобы немножко прокатиться, он, перегнувшись с козел, огрел меня кнутом.

За каретой тетушки катил фаэтон отставного моряка лейтенанта Смита, он сам правил своей толстой старой лошадкой, а рядом восседала его супруга. Я глянул на переднее сиденье фаэтона и опечалился, не увидев там некоей особы. Но — о, глупец! — вот же она, в желтой карете моей тетушки, раскраснелась как маков цвет, и сразу видно — счастлива! Ах! Так счастлива и так хороша. На ней было белое платье и небесно-голубой с желтым шарф тетушка уверяла, что это цвета Хоггарти, хотя, какое касательство имели Хоггарти к небесно-голубому и желтому, я не знаю по сей день.

А затем оглушительно затрубил почтовый рожок, четверка резво взяла с места, и дилижанс укатил; мальчишки вновь заорали во все горло, меня втиснули между миссис Хоггарти и Мэри; Том Уилер вытянул гнедых кнутом; лейтенант Смит (он сердечно пожал мне руку, и его громадный пес на сей раз не проявил ни малейшего желания меня цапнуть) принялся так нахлестывать свою лошадку, что вскорости на ее толстых боках выступила пена; и во главе такой-то, смею сказать, невиданной процессии я торжественно въехал в нашу деревню.