История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Младенец лежал в плетеной колыбели, и на личике его застыла тихая улыбка (наверно, ангелам небесным радостно было смотреть на эту невинную улыбку); и лишь на другой день, когда Мэри прилегла, а я бодрствовал подле маленького покойника, вспомнил я, в каких обстоятельствах очутились мы, его родители, и несказанная боль пронзила меня при мысли, что мне не на что похоронить нашего крошку, и в отчаянии я заплакал горькими слезами. Теперь наконец пришла пора воззвать к моей бедной матушке, ибо иначе я не мог бы исполнить свой священный долг; и я взял перо и бумагу и тут же, подле мертвого младенца, написал ей о нашем бедственном положении. Но письмо это, благодарение богу, я так и не отослал, ибо, когда подошел к столу, чтобы достать сургуч и запечатать это скорбное послание, взгляд мой упал на лежавшую в ящике бриллиантовую булавку, об которой я начисто позабыл.

Я заглянул в спальню — бедняжка Мэри спала; три дня и три ночи она не смыкала глаз — и вот в совершенном изнеможении уснула, и тут я бегом кинулся в ссудную лавку, получил за бриллиант семь гиней, отдал их нашей квартирной хозяйке и попросил ее сделать все, что требуется. Когда я воротился, Мэри еще спала; когда же она пробудилась, мы уговорили ее спуститься в хозяйскую гостиную, а тем временем было совершено все необходимое, и бедное наше дитя положили в гроб.

На другой день, когда все было кончено, миссис Стоукс вернула мне три гинеи из этих семи; и тут я не удержался и выплакал ей все мои сомнения и страхи, рассказал, что это последние мои деньги, а когда они кончатся, я уж и не знаю, что станется с моей Мэри, лучшей из жен.

Мэри осталась с миссис Стоукс. А бедняга Гас, который неотлучно был при мне и скорбел не менее всех нас, взял меня под руку и повел на улицу; и, позабыв тюрьму и тюремные границы, мы долго-долго бродили по улицам, перешли Темзу по Блекфрайерскому мосту, и добрый мой друг старался, как мог, меня утешить.

Когда мы воротились, уже наступил вечер. И первая, кого я встретил у нас в доме, была моя матушка, она со слезами упала в мои объятия и стала нежно укорять меня за то, что я не известил ее об моей нужде. Она бы так ничего и не узнала, но с тех пор, как я отписал ей про рождение сына, от меня не было никаких известий, и она затревожилась и, встретивши на улице мистера Смизерса, спросила его обо мне; на что сей господин с некоторою неловкостью сообщил ей, что невестка ее находится как будто в не слишком подходящем месте, что миссис Хоггарти нас покинула и, наконец, что я заточен в тюрьму. Услыхавши все это, матушка тут же отправилась в Лондон и вот только сию минуту явилась сюда из тюрьмы, где ей сообщили мой адрес.

Я спросил матушку, видела ли она Мэри и как она ей показалась. Но, к великому моему изумлению, матушка отвечала, что ни Мэри, ни хозяйки нашей она не застала.

И вот пробило восемь часов, потом девять, а Мэри все не было.

В десять воротилась миссис Стоукс, но не с Мэри, а с каким-то господином, который, войдя в комнаты, пожал мне руку и сказал:

— Не знаю, вспомните ли вы меня, мистер Титмарш. Меня зовут Типтоф. Я принес вам записочку от миссис Титмарш и поклон от моей жены, которая всем сердцем сочувствует вам в вашем горе и просит вас не тревожиться из-за отсутствия вашей супруги. Она была столь добра, что пообещала остаться с леди Типтоф на ночь, и я уверен, вы не будете недовольны ее отлучкой, ибо она утишает страдания больной матери и больного младенца.

После этого милорд распрощался и уехал. А в записке от Мэри говорилось только, что миссис Стоукс мне обо всем расскажет.

ГЛАВА XIII, из которой явствует, что добрая жена дороже всякого бриллианта

— Сейчас я вам все расскажу, миссис Титмарш, — начала миссис. Стоукс, только сперва позвольте сказать вам, сударыня, что ангелы на земле наперечет, и одного-то не в каждом семействе встретишь, а уж двух — и вовсе редкость. А вот ваш сын, сударыня, и невестка ваша сущие ангелы, верно вам говорю.

Матушка отвечала, что она благодарит бога за нас обоих. И миссис Стоукс продолжала:

— Нынче утром после похо… после службы ваша невестка укрылась, бедняжка, в моей скромной гостиной, сударыня, и уж так-то плакала-разливалась, и бесперечь рассказывала про своего херувимчика, которого господь прибрал. Он и прожил-то на свете всего месяц, такого несмышленого, кажется, и помянуть-то нечем. Но мать — она все примечает, сударыня. А ведь и у меня был такой же ангелочек, мой миленький Энтони, он родился еще до Джемаймы, и ежели бы не покинул наш грешный мир, было бы ему теперь двадцать три годочка, сударыня. Но я не об нем, я вам про то расскажу, что у нас тут приключилось.