История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Для существа столь нежного и хрупкого тюрьма была сейчас неподходящим местом; и я жаждал одного: чтобы, когда придет срок, около нее оказался кто-нибудь из родных. Но бабушка Мэри не могла оставить старого лейтенанта; а моя матушка написала, что раз уж с нами миссис Хоггарти, она лучше побудет дома со своими дочками. "Какое счастье, что при всех бедах, кои на тебя свалились, к твоим услугам щедрый кошелек тетушки!" - писала добрая моя матушка.

Да, как же, щедрый кошелек! И куда она запропастилась, моя тетушка миссис Хоггарти? Ясно было только, что она ни слова не написала никому из своих друзей в провинции и не уехала туда, хоть и грозилась.

Но так как матушка моя через мой несчастный жребий уже и без того потеряла столько денег, и немалых хлопот стоило ей на свои скудные средства прокормить моих сестер, а услыхав об моих невзгодах, она уж непременно продаст с себя последнюю сорочку, дабы мне помочь, - мы с Мэри положили не писать ей, каково нате истинное положение; а бог свидетель, было оно хуже некуда, уж так-то горько и безрадостно. У старого лейтенанта Смита тоже ничего не было, кроме пенсии да ревматизмов; так что оказались мы безо всякой помощи.

Сейчас, когда я вспоминаю эту пору моей жизни, эту постыдную тюрьму, мне кажется, будто все это примерещилось мне в бреду. Ужасное место! ужасное, как ни странно, не унылостию, которую я ожидал там найти, но, напротив того, веселием, ибо длинные тюремные коридоры были, помнится, полны оживления и какой-то гнетущей суеты. Дни и ночи напролет хлопали двери, слышались громкие голоса, брань, топот, хохот. Жилец соседней с нами комнаты торговал джином, и с утра до ночи там не прекращался гнусный разгул, там пили, пели, и что это были за песни, - но моя дорогая женушка, по счастью, не могла понять и малой доли этих непристойностей. Она выходила, лишь когда стемнеет, а все дни напролет шила чепчики и платьица для ожидаемого младенца и, как утверждает по сей час, вовсе не чувствовала себя несчастной. Но жизнь взаперти сказывалась на ее здоровье, она ведь привыкла к вольному воздуху, а тут день ото дня становилась все бледней.

Наше окно выходило во двор; и поначалу с неохотою, а потом, надобно признаться, с увлечением я стал посвящать каждый день два часа игре в мяч. Странное это было место! Там, как и везде, была своя аристократия - среди прочих сын милорда Дьюсэйса; и многие заключенные, что тебе щеголи на Бонд-стрит, наперебой добивались чести пройтись с ним и побеседовать со знанием дела об его семействе. Особливо старался бедняга Тидд. Из всего его богатства остался лишь несессер да цветастый халат; в придачу он обзавелся преотличными усиками; и в таком-то виде несчастный с важностью расхаживал по двору; и хотя он горько сетовал на свою злую участь, но стоило кому-нибудь из друзей ссудить ему гинею - и, я уверен, он чувствовал себя таким же счастливым, как в недолгие дни своего пребывания в свете. Случалось, на водах я встречал разряженных франтов в коротких сюртучках, которые прогуливались по аллеям, пожирая взглядами женщин, и нетерпеливо, словно от этого зависела их жизнь, дожидались пароходов и дилижансов. Так вот, в тюрьме тоже находились такие господа, такие же фатоватые и. безмозглые, только малость поплоше - франты с грязными бородами и продранными локтями.

Я не заглядывал в комнаты так называемой тюремной бедноты, - если говорить не правде, просто не осмелился туда заглянуть. Однако наши деньги были на исходе, и сердце мое сжималось, когда я думал о том, что ждет мою дорогую женушку и на каком ложе будет рождено наше дитя. Но провидение избавило меня от этой муки, - провидение и мой дорогой, верный друг Гас Хоскинс.

Адвокаты, которым меня порекомендовал мистер Смизерс, объяснили мне, что я могу жить в границах Флитской тюрьмы и меня могут выпустить на свободу, ежели я найду себе поручителя на всю сумму предъявленного мне иска; но как я ни вглядывался в лицо мистера Болтунигса, он не предложил внести за меня залог, и во всем Лондоне я не знал ни единого домовладельца, который мог бы за меня поручиться. Однако же такой нашелся, хотя я его и не знал, то был старый мистер Хоскинс, торговец кожами со Скиннер-стрит, добродушный толстяк, который вместе со своей толстухой женой пришел навестить миссис Титмарш, и хотя дама эта сразу взяла весьма покровительственный тон (ее супруг вышел из гильдии кожевников и метил в члены Городского управления, даже в лорд-мэры самого главного города на свете), она, казалось, приняла в нас горячее участие; а ее супруг бегал и суетился до тех пор, покуда не получил требуемое разрешение, и мне дана была относительная свобода.