История сионизма

Отношение Вейцмана к его собственному народу, к сионистскому движению и даже к ближайшим соратникам было чрезвычайно противоречивым и зачастую двойственным. Он постоянно подчеркивал свою близость к народу: «Если я чего-то и добился, то именно потому, что я не дипломат. Если вы хотите обидеть меня — назовите меня дипломатом»[683]. «Герцль пришел с Запада, — заявлял он по другому случаю, — и пользовался западными представлениями и идеями. Я, к несчастью, родом из Литвы. Я слишком хорошо знаю еврейский народ, а он знает меня еще лучше. Поэтому мне и не хватает крыльев, которые были дарованы Герцлю… Если бы Герцль учился в хедере, еврейский народ никогда бы не пошел за ним»[684]. Однако эта «близость к народу» сочеталась у Вейцмана с элементами ницшеанского презрения к толпе. Вейцман отлично сознавал слабости еврейского народа, нежелание богатых евреев Европы и Америки финансировать работу сионистов и нежелание еврейских масс эмигрировать в Палестину. Неблагодарность, с которой Вейцман нередко сталкивался, со временем обострила в нем эти чувства. Время от времени он, казалось, приходил в отчаяние и терял надежду на то, что ему удастся уверить своих соратников в том, в чем сам он был непоколебимо убежден: для воплощения в жизнь сионистской мечты необходимы объединенные усилия всего народа. К своим современникам в рядах сионистских лидеров Вейцман, за редкими исключениями, относился с плохо замаскированным презрением. Как и Бен-Гурион, он умел находить общий язык с младшим поколением, которое взирало на него с восхищением, однако сотрудничать с другими людьми на равных Вейцману было чрезвычайно трудно. «В роли коллеги он чувствовал себя несчастным, — писал Гарри Захер. — Он не любил просить совета и не умел отчитываться в своих действиях»[685]. Кроме того, Вейцман был человеком настроения и в любой момент мог из обаятельного собеседника превратиться в яростного оппонента. Очень часто он использовал людей в своих интересах, отбрасывая их в сторону сразу же, как только переставал чувствовать в них нужду; с некоторыми из ближайших своих соратников он поступил крайне несправедливо. Не рассчитывая на благодарность окружающих, он и сам редко выражал ее другим. Однако чтобы стать народным вождем и великим политиком (таким, еще раз цитируя Берлина, чье активное вмешательство позволяет осуществить вещи, казавшиеся абсолютно невозможными), вовсе не обязательно быть святым. И для человека, большую часть своей жизни посвятившего активной политической работе, слабости Вейцмана были на удивление немногочисленными, а грехи — вполне простительными.

ДРУГИЕ СИОНИСТСКИЕ ЛИДЕРЫ

Одним из первых бросил вызов Вейцману Менахем Усишкин, который уже был лидером русского сионизма, когда Вейцман еще был студентом. Усишкин родился под Могилевым в 1863 г. в семье богатого купца-хасида и получил в Москве инженерное образование инженера (которое ему так и не довелось применить на практике). Он был центральным деятелем организации «Возлюбленные Сиона» и провел свой медовый месяц в Палестине в то время (1891 г.), когда это, мягко говоря, было не принято[686]. Этот коренастый, широкоплечий, голубоглазый человек заслужил репутацию несгибаемого и невероятно твердого в своих убеждениях политика. Действительно, Усишкин отличался этими достоинствами, однако, по-видимому, вдобавок он еще и намеренно создавал себе имидж неприступного и сурового человека, скрывая за ним романтическую мечту об искуплении земли Палестинской. Политическим амбициям Усишкина так и не суждено было осуществиться. Он имел сторонников-энтузиастов среди русских сионистов, но по своему темпераменту совершенно не годился на роль главы сионистской организации, которая нуждалась не в диктаторе, а в дипломате мягкого убеждения. Усишкин обладал «натурой царя» (по выражению одного его современника) и всегда облекал свои мнения в форму эдиктов. Он всегда был абсолютно уверен в своей непререкаемой правоте и в том, что никто, кроме него, не может быть прав. Поэтому подняться на вершину сионистской дипломатии ему помешал не только недостаток лингвистических способностей.