История сионизма

Переговоры в Константинополе многому научили Герцля, но цена этого опыта была высока. «Итак, я здесь, я снова спасся из логова убийц, из этой разбойничьей страны», — писал он после последнего визита. Его часами заставляли потеть в приемных, тратить деньги на бесконечные взятки и «умирать от скуки, выслушивая детский лепет разных министров». Он был вынужден, громко выражая восхищение, есть «отвратительные варварские блюда». Он должен был восхвалять возвышенную мудрость султана и особо выражать свою неизменную преданность в бесчисленных посланиях, что ни к чему не привело. Хуже того, ему приходилось постоянно намекать, что он может оказать помощь султану в его борьбе с врагами, что понималось как предложение сделать «Новую свободную прессу» рупором турецкой пропаганды. Но редакторы газеты не собирались содействовать этому, да и сам Герцль не имел ни малейшего намерения стать продажным журналистом (хотя, несмотря на всю его гордость и независимость, его позиция по некоторым вопросам не была столь уж безупречной; он с готовностью использовал свое влияние, чтобы преуменьшить в глазах мировой общественности значение геноцида армян, что вызывало гнев у некоторых его соратников, в том числе у Бернарда Лазара).

Герцль со своим беспокойным и изобретательным умом постоянно делал предложения и давал советы султану, чтобы снискать его расположение и убедить, что сионистское движение может оказать ему большую помощь. Это тяготило Герцля и даже ставило его в унизительное положение, но каким еще способом он мог достичь намеченной цели? Например, в мае 1902 года он предложил основать Еврейский университет в Иерусалиме. Чтобы султану понравилась эта идея, Герцль объяснил, что подобное предприятие будет чрезвычайно полезным для Оттоманской империи. Оно искоренит всякий «нездоровый дух»: туркам не придется больше посылать свою молодежь для получения высшего образования за границу, где она заражается опасными революционными идеями.

Герцль заставлял себя приспосабливаться к византийской атмосфере, к лживости и двуличию, господствовашим в Йылдызском султанском дворце. Его дневник полон эпизодов, в которых отразилось его отвращение к тем людям, с которыми ему приходилось общаться. Он то и дело увлекался планами и предложениями, не отдавая себе отчета в том, к чему это могло привести. К счастью для него и для истории, эти идеи не были осуществлены. О сокровенных планах Герцля знала лишь небольшая часть его сподвижников, но даже среди них они возбуждали глубокое недоверие. В чем же была суть всей его скрытой дипломатии? Не подвергала ли она большой опасности сионистское движение? В этом отношении Герцль был неразборчив в средствах. Он был твердо убежден (как сам говорил своим ближайшим соратникам), что просто не существовало другого способа, посредством которого небольшая, нуждающаяся в средствах группа интеллигенции при отсутствии любой политической или военной поддержки могла бы достичь своих целей. Такая позиция соответствовала его взглядам на проблемы пропаганды и связей с общественностью. В самом начале сионистской деятельности Герцля один из его друзей выразил сомнение по поводу того, мудро ли и полезно ли для дела поднимать такой шум. Герцль гневно ответил: «Все всегда шумели». Вся мировая история — не что иное, как шум — шум оружия и идей: «Люди должны извлекать пользу из шума — но при этом презирать его»[82]. И это абсолютно точно выражало его отношение к тайной дипломатии.