Кишинев был поворотным пунктом в истории евреев Восточной Европы, началом их самозащиты. Погромы в России в 1903 году породили волну возмущения в Западной Европе, и Герцль предположил — не без оснований, — что царское правительство, стремясь восстановить свой престиж, возможно, пойдет на определенные уступки. В июне Плеве дал указания принять решительные меры против сионистской пропаганды, так как, по его заявлению, сионисты отклонились от своей первоначальной цели, а именно — эмиграции евреев в Палестину, и вместо этого стали заниматься укреплением национального еврейского сознания и созданием тайных обществ. Кроме того, была запрещена продажа акций Еврейского Колониального треста, так же, как и денежные сборы для Еврейского национального фонда. Это являлось реальной угрозой для сионистского движения.
Герцль надеялся, что царское правительство, стремящееся избавиться хотя бы от части евреев, можно будет убедить оказать давление на Турцию, чтобы она приняла их. Это была более чем фантастическая мысль: Турцию беспокоило соседство могущественной северной державы, и русские евреи являлись в глазах турок потенциальными агентами Москвы. Герцля представили и Плеве, и Витте — министру финансов. Плеве, которого Герцлю описывали как грубого человека, произвел на него гораздо лучшее впечатление, чем Витте, имевший репутацию либерала и даже друга евреев. Плеве сказал с циничной откровенностью: евреи живут в гетто, и их экономическое положение плохое; право получить высшее образование имеют лишь немногие, «иначе у нас не будет возможности предоставлять его христианам». За последнее время положение евреев ухудшилось, так как многие из них присоединились к революционным партиям. Герцль предложил, чтобы Россия вмешалась и повлияла на утверждение султаном хартии, сняла ограничения для работы сионистов в России и оказала помощь эмигрантам. Плеве проявил удивительно хорошую информированность в отношении деятельности русского сионистского движения. Он заявил, что со времени Минской конференции (в сентябре 1902 года) это движение стало больше интересоваться культурным возрождением и политической работой, чем своей первоначальной целью — эмиграцией, и что его руководители, за редким исключением, настроены против Герцля. В этой ситуации Герцля можно было сравнить с Христофором Колумбом, когда на его корабле матросы подняли бунт против капитана: «Помогите нам скорее добраться до земли, и бунт закончится. Равно как и дезертирство в ряды социалистов».
Когда Герцль через неделю опять увиделся с Плеве, царь уже был информирован о его предложениях. Он согласился с тем, что сионистское движение должно получить моральную и материальную помощь в проведении мер, которые должны помочь сокращению численности еврейского населения в России. Но необходимо предупредить: сионистское движение будет пресечено, если оно станет вести к любому усилению еврейского национализма. Царь заявил: его ранит мысль о том, что кто-либо согласен с утверждениями, будто русское правительство поощряло погромы. Разве царь, при своей великой и хорошо известной доброте, не простирает свое покровительство на всех подданных? Он весьма огорчен даже мыслью, допускающей малейшую жестокость. Плеве, будучи более честным человеком, чем его господин, вновь согласился, что положение евреев было жалким: «Если бы я был евреем, то, возможно, тоже был бы врагом правительства». Но в России проживало слишком много евреев, и царское правительство было не в состоянии изменить свою политику. Оно хотело удержать тех, кто обладал выдающимся умом, был способен ассимилироваться, но при этом стремилось избавиться от остальных, и поэтому одобряло создание независимого еврейского государства, способного вместить несколько миллионов евреев.