История Сицилии

Что касается Виктора Амадея, тот с явным облегчением принял утрату титула, отрекся от своего недавнего владения и охотно принял вместо него Сардинию. По сравнению с Сицилией новое приобретение не представляло значимости – и сулило намного меньше хлопот. Кроме того, условия соглашения позволили герцогу и далее именовать себя королем. Именно поэтому с 1720 года, когда он официально вступил во владение островом, и вплоть до 1861 года, когда его дальний родич Виктор-Эммануил II стал первым королем объединенной Италии, сам Виктор Амадей и его преемники титуловались как короли Сардинии, продолжая при этом править из родовой столицы – Турина.

Австрийское правление на Сицилии продлилось ровно вдвое дольше правления Пьемонта, но их истории во многом схожи. Сицилийцы, как обычно, не оказали ни малейшего сопротивления новым хозяевам, но невзлюбили их с самого начала. Первым барьером был лингвистический – пьемонтское наречие доставляло проблемы, но немецкий язык оказался гораздо хуже. Суть же неприязни заключалась в том, что Сицилия, после четырехсот лет испанского владычества, сама испанизировалась, привыкла к необременительным испанским пожеланиям; значительная часть населения имела испанское происхождение, и испанский язык понимали почти везде. Любая другая держава поэтому сталкивалась с недовольством, и всякие попытки реформ с ее стороны саботировались на каждом шагу. Австрийцы, впрочем, не отступались. Они составили планы по реформированию налоговой системы – но те оказалось невозможно применить на практике. Еще они хотели восстановить значение и репутацию Мессины и сделать город снова свободным портом, однако иностранные торговцы (подстрекаемые своими коллегами из Палермо) не спешили в Мессину, предпочитая получать прибыль в других местах. Император предпринял попытку возродить добычу серебра и квасцов, но сицилийцы отказывались работать в копях; а когда квалифицированных горняков стали было завозить из Саксонии и Венгрии, местное крестьянство сделало жизнь этих чужеземцев столь невыносимой, что вскоре они вернулись домой. Еще австрийцы пытались внедрить или возродить некоторые другие отрасли промышленности, но неизменно терпели неудачу. Год за годом взаимное разочарование усиливалось; когда четырнадцать лет спустя Сицилия вернулась в руки Испании, логично предположить, что император, подобно Виктору Амадею ранее, испытал изрядное облегчение.

Королева Елизавета нисколько не заботилась о соблюдении условий Лондонского договора. В ее глазах Сицилия по праву принадлежала Испании, и она была полна решимости осуществить это на практике как можно скорее. Задача оказалась легче, чем виделась изначально. В 1731 году дядя королевы Антонио Фарнезе внезапно скончался, и потому одна из ее заветных целей реализовалась в следующем году, когда шестнадцатилетний сын Елизаветы дон Карлос – с такой матерью он, несмотря на имя, был гораздо больше итальянцем, чем испанцем, – покинул родину (куда ему было суждено возвратиться лишь почти тридцать лет спустя) и отплыл со свитой в двести пятьдесят человек в Италию, где его официально признали герцогом Пармы и Пьяченцы[115] и великим князем Тосканы. Следует отметить, что этот молодой человек отнюдь не блистал талантами, хотя строгое иезуитское образование научило его четырем языкам помимо родного и преподало представление об истории; его нельзя было назвать интеллектуалом, охоту и стрельбу он предпочитал любым другим занятиям. Низкорослый и сутулый, с огромным носом, он напоминал, по выражению современника-острослова, весьма почтенного барана. При этом дон Карлос был умен и добродушен и обладал определенным шармом, которому предстояло сослужить ему хорошую службу в последующие годы.

Парма, Пьяченца и Тоскана – это было, конечно, очень и очень неплохо, однако Елизавета Фарнезе смотрела на мир гораздо шире. В ноябре 1733 года она подписала договор с Людовиком XV; в следующем месяце французская армия численностью в 40 000 человек перешла Альпы и заняла Ломбардию, а испанское войско численностью 30 000 человек высадилось в Ливорно. Против такой силы императорский наместник, имевший в своем распоряжении около 7000 человек, устоять не мог; он оставил гарнизоны в трех неаполитанских замках – Ово, Нуово и Сан-Эльмо, – а сам бежал в Апулию в сопровождении приближенных. Замки должным образом осаждали, но проявляли исключительную сдержанность. Как свидетельствовал очевидец, осажденные блюли город не менее тщательно, чем осаждающие, носовыми платками подавали сигнал всякий раз, когда собирались стрелять, и предупреждали громкими криками, дабы горожане могли спрятаться; лишь когда мирные жители скрывались, они принимались вести огонь. Перед тем как уничтожить маленький дом, они позволили вынести из него всю мебель. Сопротивление и вправду было почти символическим. Дона Карлоса всюду встречали как освободителя, и он торжественно въехал в Неаполь 10 мая 1734 года, под пение труб и гомон ликующей толпы.