История Сицилии

К тому времени уже было трудно поверить, что Мария-Каролина сохраняет здравость рассудка. Герцог Орлеанский и Мария-Амалия умоляли королеву проявлять терпимость и не обвинять в якобинстве всех, кто осмеливался с нею не соглашаться, но она, как всегда, не желала ничего слушать. В июле 1811 года пятеро наиболее активных баронов, в том числе их главный представитель князь Бельмонте, были арестованы и высланы на различные малые острова за «стремление к нарушению общественного спокойствия». Луи-Филиппа тоже вызвали во дворец, но, опасаясь разделить судьбу баронов, он отказался идти. Его лошадь стояла под седлом на случай, если придется искать убежища в сельской местности, однако, по счастью, не понадобилась.

А потом у королевы наконец-то появился достойный соперник. Лорд Уильям Бентинк прибыл в Палермо через четыре дня после ареста баронов – в качестве посла при сицилийском дворе и в качестве главнокомандующего британскими силами на острове. Сын того самого третьего герцога Портленда, который дважды становился премьер-министром, он в двадцать девять лет сделался губернатором Мадраса, затем вернулся в Европу, чтобы принять участие в войне на Пиренейском полуострове, и был произведен в генерал-лейтенанты в тридцать четыре года после битвы при Корунье. Ныне ему было тридцать шесть лет. Он получил множество подробных инструкций от Амхерста и прочих дипломатов и, твердо настроенный игнорировать «бредни» Марии-Каролины, начал деятельность на новом поприще ровно так, как собирался продолжать. Но даже его, по-видимому, поразило стойкое неприятие, с каким королева отвергала любые его предложения. Через месяц после своего прибытия он вернулся в Лондон за более широкими полномочиями.

Шестнадцатого сентября, когда сэр Уильям находился далеко от Сицилии, королева перенесла апоплексический удар[150]. Иные женщины в ее возрасте искали бы тишины и покоя для постепенного выздоровления: она же, едва позволило здоровье, вернулась за свой рабочий стол и вновь устремилась в бой. Крайняя слабость и регулярное употребление опиума помешали ей противостоять Бентинку, который вернулся на остров 7 декабря, с прежней энергичностью; но ее решительность вовсе не ослабла, и потому Бентинк предпочел больше не тратить время впустую. Он выдвинул короне свои требования и дал понять, что выделение ежегодной субсидии, которую выплачивали англичане, будет приостановлено, пока все эти требования не будут удовлетворены. Первым и наиболее важным среди них являлось условие передать ему верховное командование неаполитано-сицилийскими силами (личная инициатива Бентинка); другие включали возвращение Бельмонте и его соратников из изгнания и формирование нового правительства во главе с князем Кассаро. Ни король, ни королева не должны участвовать в управлении страной. Если последуют возражения, прибавил Бентинк, он без колебаний отошлет обоих монархов – и при необходимости наследного принца – на Мальту и передаст престол двухлетнему сыну принца, регентом при котором будет герцог Орлеанский. К счастью, последняя угроза возымела эффект; но Бентинк уже приказал британским частям в Мессине, Милаццо и Трапани идти на Палермо, когда 16 января 1812 года король официально передал полномочия своему сыну.

Новый правитель был далек от идеала. Аккуратный, методичный, въедливый бюрократ, добропорядочный муж и отец, он наверняка оказался бы умеренно компетентным управляющим местного банка, но не обладал ни политическим «чувством», ни мужеством, ни харизмой. Его инстинктивная осторожность, робость и «мелочность ума» часто доводили Бентинка до исступления; но все же этот новый монарх послужит намеченной цели.

Одним из первых действия князя-викария, как стал теперь именоваться наследный принц, поскольку он «замещал» своего отца, стало возвращение изгнанных баронов, причем трое из них немедленно получили посты в новом правительстве (князь Бельмонте стал министром иностранных дел). Важнейшей их задачей, подчеркивал Бентинк, было составить новую конституцию, по британскому образцу, и ликвидировать феодализм, этот давний бич сицилийской общественной жизни. Далее следовало избавиться от королевы. Ее здоровье ныне стремительно ухудшалось, но она упорно продолжала интриговать, на сей раз против нового правительства. Еще у нее развивалась мания преследования. «Французское правительство убило мою сестру, – говорила она британскому консулу Роберту Фэйгану, – и я уверена, что ваше правительство намерено сделать то же самое со мною – вероятно, в Англии». Быть может, именно по этой причине она отчаянно стремилась остаться в Палермо, а муж и сын приняли ее сторону – не потому, что не возмущались ее поведением, как и все прочие, а просто потому, что они всегда подчинялись ей и не находили в себе сил отказаться от этой привычки.