История Соединенных Штатов Америки

6. Толпа смотрела на эту крупную костлявую и мускулистую фигуру, на лицо, словно высеченное зубилом, на этого «благодушного сатира», на неуклюжие руки гиганта, на глубокие, печальные глаза. Этот человек производил странное впечатление мощи и простодушия одновременно. Он поражал деревенскими манерами, но внушал доверие своей несомненной искренностью. Почему его выбрали? Был ли он блестящим политиком? В кабинете министров, который он только что назначил, как минимум трое: государственный секретарь Сьюард, министр финансов Чейз и военный министр Кэмерон — считали его деревенщиной и надеялись, что переиграют его и он будет идти у них на поводу. Однако стиль его поведения отличался силой и благородством, которыми не обладал ни один из его министров. Была ли ему присуща глубокая культура? Нет, но он обладал гораздо большим: он был почитателем нескольких великих книг, суть которых вошла в его плоть и кровь. Тесно общаясь с ним, собеседники удивлялись, отмечая его веселый, игривый, почти легкомысленный нрав. Он любил рассказывать анекдоты, иногда весьма рискованные. Как сказал Уолт Уитмен, он привнес в трагедию своей страны крупицу комедии и даже фарса. Пусть это так, но он умел лучше других выражать самые серьезные мысли. Его называли оппортунистом, и он был таковым, поскольку считал непримиримость недопустимой. «Как, господин президент, вы изменили свое мнение?» — «Да, я не испытываю уважения к человеку, который сегодня не стал мудрее, чем был вчера». Он не любил говорить «нет», за исключением тех случаев, когда был возмущен. Однажды он признался, что дрожал от волнения, представляя себе, что бы с ним могло произойти, будь он женщиной, но успокаивался при мысли, что его уродство послужило бы ему защитой. «Моя политика, — говорил он, — это отсутствие политики».

7. В чем же секрет его силы? Как писал Мотли: «Он был великий американский Демос[42], честный, умелый, простой, мудрый, веселый, храбрый, иногда ошибавшийся, но, несмотря на это, шедший прямо к тому, что считал законным…» Он гордился тем, что вышел из народа: «Я бы не хотел быть рабом, но и не хотел бы быть рабовладельцем. Таково мое понимание демократии». Он любил «простых людей и простые вещи». Он говорил, что Бог возлюбил простолюдина и именно поэтому сотворил их в таком количестве. Он олицетворял самое лучшее в американском народе, был от природы щедро наделен добротой и трогательным состраданием. В отличие от многочисленных янки, он совсем не испытывал ненависти к южанам. Он называл их «наши старые друзья, а ныне — наши противники». Он понимал трудность их положения и сочувствовал им. Его политика по отношению к ним была и твердой и умеренной одновременно. Он хотел противодействовать распространению рабства, возможно постепенно освобождая рабов с компенсацией их владельцам, но прежде всего он выступал за спасение Союза. В отношении этого последнего пункта он был непримирим и при необходимости суров. «Если бы я мог спасти Союз, не освобождая ни одного раба, я бы сделал это, и если бы я мог спасти его, освободив всех рабов, я бы сделал это; и если бы я мог спасти его, освободив одних и не освободив других, я бы тоже сделал это». В этих словах, как и во всех других словах Линкольна, чувствуется энергичная лаконичность его мысли и уникальная смесь упорства и способности к примирению, которые и сделали его великим человеком.