8. Дебаты по Гербовому акту в Вестминстере были самыми вялыми, какие когда-либо слышал Бёрк. «На самом деле дело прошло так тихо, что город едва ли был в курсе, чем сегодня занималась палата». Только когда Таунсенд спросил: «Не окажутся ли наши американские дети, поселившиеся там нашими заботами, питаемые нашей снисходительностью, обороняемые нашей армией, столь неблагодарными, что откажут в помощи своим престарелым родителям, изнемогающим под тяжестью долгов?» — полковник Айзек Барре, ирландец, сражавшийся в Квебеке вместе с Вольфом, подскочил на месте: «Поселившиеся вашими заботами?! Они-то?!. Нет, это ваши притеснения заставили их поселиться в Америке… Питаемые вашей снисходительностью! Это они благородно взялись за оружие, чтобы защитить вас…» От такого прекрасного ораторского всплеска палата на миг проснулась, но вскоре снова уснула до самого голосования, и Гербовый акт был принят двумястами голосов против сорока девяти. Однако мудрый человек увидел бы, что закон этот чреват тяжелыми последствиями. Он вполне мог — впервые — стимулировать единодушие колоний. До сих пор их интересы расходились. Закон о патоке раздражал торговцев Севера, закон о табаке — плантаторов Юга. А вот от этого вороха гербовых бумаг должны были прийти в отчаяние и Север, и Юг, и адвокаты, и журналисты, которых осмотрительное правительство никогда не трогает. Однако при взгляде из Лондона эта мера выглядела незначительной. Сам Франклин, который не одобрял ее и знал неблагоприятные настроения, назревавшие в колониях, даже не подумал сопротивляться. Конечно, он понимал, что его соотечественники будут недовольны. Но что делать? Он был раздавлен зрелищем британского могущества. Бунт? Немыслимо! Порты, эти средоточия колониальной жизни, были целиком во власти английского военно-морского флота. Франклин настолько не верил в возможность сопротивления, что на должность уполномоченного по распределению гербовых бумаг в Филадельфии назначил своего друга мистера Хьюза.
Уильям Хоар. Портрет Джорджа Гренвиля. 1764
9. Он и представить себе не мог ту бурю, которая вскоре поднялась в Америке из-за Гербового акта. Не то чтобы это бремя было непосильным. В зависимости от важности документа гербовый сбор составлял от одного пенни до шести фунтов. Но американцев возмущала эта мера в принципе. Они всегда принимали необходимость таможенных сборов, когда речь шла о регулировании внешней торговли колоний, но платить внутренние налоги, принятые парламентом, в котором они не были представлены, они отказывались. Враги Франклина в Филадельфии с обычным для врагов вероломством воспользовались этим случаем, чтобы подорвать его авторитет. Они говорили, будто, чтобы вынудить его согласиться на Гербовый акт, власти пообещали ему хорошую должность. А еще поговаривали, что надо бы поджечь дом Франклина, на что его жена, храбрая женщина, сказала, что, если понадобится, будет защищаться с оружием в руках. В Виргинии крупные плантаторы, до сих пор составлявшие в палате бюргеров Уильямсберга большинство, хоть и дорожили своими вольностями, удовольствовались бы одними умеренными протестами, если бы в собрании, состоявшемся в мае 1765 года, не приняли участие депутаты из приграничных районов — молодые, напористые переселенцы. Был среди них и Патрик Генри. Этот молодой адвокат двадцати девяти лет от роду был и траппером, и коммерсантом, и фермером и нигде не добился успеха. Но, став адвокатом (а он обладал природным красноречием, выступая в античной манере), он вдруг преуспел на этом поприще. Большой почитатель Библии и трудов Тита Ливия, он нашел в этих книгах прекрасные образцы для своих речей, простых и пламенных. В 1765 году он предложил пять резолюций по Гербовому акту, затопив зал заседаний «потоками своего красноречия». «Старые семьи» слушали его с раздражением. Когда он произнес: «Тарквиний и Цезарь, оба получили по своему Бруту. У Карла I был Кромвель, а у Георга III…» — его прервали криками: «Измена!..» Верным подданным его величества такие жестокости были не по душе.