История социологической мысли. Том 2

Видение общества как общности мыслей и чувств, конечно, так же старо, как и социологическая мысль, и большинство социологов начиная с Конта придавало ему огромное значение. Оригинальность Дьюи (а также Кули и Мида) не заключалась, таким образом, в самой его формулировке, хотя представляется крайне интересным, почему на рубеже веков она приобрела в США актуальность, какой не имела в эпоху триумфа спенсеризма. Новизна заключалась в перенесении центра тяжести с рассуждений о консенсусе как атрибуте общества на рассуждения о процессе возникновения общности мыслей и чувств в ходе интеракции между индивидами. Конта и Дюркгейма (как и позднейших функционалистов) эта общность интересовала как нечто данное, Дьюи же она интересовала как нечто создаваемое. Не общество здесь формирует индивидов, а индивиды формируются сами в процессе своих взаимоотношений, благодаря которым общество существует. Одним из важных последствий этого изменения точки зрения было принятие крайне плюралистической концепции общества. Индивиды устанавливают между собой разнообразные отношения, и в соответствии с ними возникает множество ассоциаций, а не единая организация. Этих ассоциаций, как писал Дьюи, так много, как много «‹…› видов благ, тем более несомненных, что по их поводу люди друг с другом общаются и в них принимают участие. Эти блага буквально неисчислимы»[172].

4. Социальная философия Кули

Спорным является вопрос, в какой степени Чарльза Хортона Кули (Charles Horton Cooley) (1864–1929) – профессора социологии университета в Анн-Арбор – можно причислять к прагматистам. Хотя его социологическая и психологическая концепция имеет многочисленные сходства с концепциями Дьюи и Мида, все указывает на то, что Кули пришел к ней в большей степени собственным путем. В истории американской социологии этот ученый занимает особое место, будучи, пожалуй, самым выдающимся представителем социологов так называемого второго поколения, которое пришло после поколения Уорда, Самнера и Гиддингса и предшествовало третьему поколению, состоящему из исследователей, сориентированных уже на эмпирические исследования. Конечно, эта последовательность поколений скорее логическая, чем историческая, поскольку, скажем, Гиддингс, Кули и Парк были примерно одного возраста. Речь идет о том, что автор Human Nature and the Social Order[173] (1902), Social Organization. A Study of the Larger Mind[174] (1909) и Social Process[175] (1918) положил начало процессу преодоления наследия больших социологических систем XIX века, но сам еще был в значительной степени ограничен характерной для них терминологией и проблематикой. Примечательной представляется с этой точки зрения роль, которую играли в его социологии типичные для первого поколения категории эволюции и организма. Правда, Кули наполнил их новым содержанием и использовал, по сути, для деструкции тех систем, из которых их почерпнул.

Так же как представители первого поколения американских социологов, Кули был кабинетным ученым. Если не считать довольно-таки любительских наблюдений за развитием детей, он никогда не проводил никаких исследований и даже не особенно интересовался эмпирическими исследованиями, которые проводили при его жизни другие социологи. Кули не сформулировал никакой программы, которая могла бы быть полезной непосредственно в таких исследованиях. Он был, очевидно, одним из немногих социологов, которые не стремились к сциентизации социологии. Как раз наоборот, он считал «фатальной ошибкой» ее отрыв от литературы и философии и хотел, чтобы она также была формой искусства. Кули был социологом (имеющим, кроме того, образование инженера, экономиста и статистика), но хотел быть одновременно и моралистом, философом и писателем в духе своих учителей: Гёте и Эмерсона. Авторитетом был для него Дарвин, но не менее охотно он использовал наблюдения таких исследователей человеческой природы, как Монтень и Фома Кемпийский, Шекспир и Торо, а также таких социальных реформаторов, как Джейн Аддамс. Он обращался к установкам науки, но предпочитал – и делал это намного чаще – обращаться к художественной литературе, повседневному наблюдению и своего рода очевидности.

Идея органичности