Споры о климате подводят нас вместе с тем к истинным причинам поражения. Немцы сражались в природной и человеческой среде, которая была и с каждым днем становилась все более враждебной им. Их коммуникации растягивались на тысячи километров по непривычной, мало знакомой земле, и их уже начинали нарушать партизаны, мощное движение которых станет одной из характерных черт этой войны. Пьянящий эффект начальных успехов постепенно улетучивался перед фактором растущих трудностей на пути к намеченной цели. Упорство, с каким советские солдаты дрались на подступах к столице, явилось для гитлеровцев ударом, от которого они уже так и не оправятся полностью. Захваченные советскими войсками во время наступления письма немецких военнослужащих представляют собой еще одно свидетельство, более красноречивое, нежели послевоенные воспоминания их генералов. Они изобилуют выражениями вроде: «чувствую, что смерть близка», «нервы больше не выдерживают», «больше я не вынесу». «Если бы и существовал /48/ ад, писал жене один унтер-офицер, — то он не мог бы быть ужаснее того, в котором я живу сейчас»[43].
Советские люди сражались на родной земле. О передвижениях противника сообщали разведчики-добровольцы. Будучи крупным транспортным узлом, столица стала мощным перевалочным пунктом между тылом и фронтом, а также между разными участками самого фронта, что позволяло советскому командованию быстро перебрасывать резервы из одного пункта в другой. В этом и крылись причины успеха, а успех этот был для советских людей необходимым условием выживания и имел психологические последствия, не менее важные, чем стратегические. В процессе накопления тех политических и технических ресурсов, которым в конечном счете суждено было решить исход войны, битва под Москвой сделалась поворотным пунктом. Битва под Москвой, записал потом Эренбург, не была военным эпизодом, она многое предрешила.
Советский народ ожесточился в душе, как происходит с народами, задетыми в чем-то самом сокровенном. Это ожесточение усилилось еще больше, когда в ходе первых наступлений взорам солдат стали открываться дотла сожженные деревни, трупы людей, повешенных на деревьях, рвы, заполненные изуродованными телами, — истинная картина нацистской оккупации. В армии намечались позитивные перемены: некоторые соединения демонстрировали уже не только отвагу на поле боя, но и владение тактическими и организационными принципами, соответствующими требованиям современной войны. Лучшим частям стали присваивать звание «гвардейских»: начинание, впервые примененное во время боев за Смоленск, получило широкое распространение после битвы за Москву[44]. Увеличилось число награжденных солдат и офицеров. Появились новые генералы. 13 декабря в «Правде» были напечатаны портреты тех, кто командовал наиболее крупными соединениями, отстоявшими Москву. В числе прочих фигурировали два имени, которым суждено будет стать знаменитыми: Жуков и Рокоссовский.
Советским войскам еще не хватало новейших видов вооружения, но те, что были применены под Москвой, отлично зарекомендовали себя. Танки Т-34 воевали с первых дней войны, но число их было слишком невелико. Включение нескольких десятков таких машин в состав танковых бригад, контратаковавших колонны Гудериана под Мценском, сразу повлияло на ход сражения. Обнаружив, что по тактико-техническим данным они превосходят немецкие танки и неуязвимы для их пушек, немецкий генерал послал в Берлин встревоженное донесение. Позже он записал: «Превосходство материальной части наших танковых сил... теперь перешло к противнику»[45]. Свою эффективность продемонстрировали также новые реактивные минометы, знаменитые «катюши». Первая отдельная их батарея уже была использована в июле в боях за Смоленск. Однако вначале в целях секретности их применение было обставлено такими мерами предосторожности, что сам этот вид оружия оказывался маломаневренным. /49/ Под Москвой же реактивные установки впервые появились в таком большом количестве (несколько сотен штук), а эффект от их залпов оказался настолько действенным, что стала ясна целесообразность их дальнейшего массированного применения[46].